Руслан Белов
Цветы Зла
Упорен в нас порок, раскаянье притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.
Пролог
Это было небольшое, узкое, но довольно уютное помещение, устроенное меж двумя сараями, стоявшими на задах двух смежных дачных участков. Обнаружить его существование можно было бы только сверху, например, при ремонте сарайных крыш или их чистке от снега. Однако основательно сделанные крыши обещали оставаться в хорошем состоянии еще лет десять-пятнадцать и по причине своей крутизны чистки не требовали, и потому человек, находившийся в нем, не опасался, что его когда-нибудь обнаружат.
Этот человек сидел за дощатым столом. Откинувшись на спинку стула, он отрешенно смотрел на лист желтоватой писчей бумаги, прикрепленной к стене четырьмя обычными канцелярскими кнопками.
Двумя большими и двумя маленькими. Верхние, маленькие, были тронуты ржавчиной – в затяжные дожди и зимой в помещении было сыро.
На листе магически чернели написанные в столбик имена в сокращении и фамилии:
Строчки столбика с первой по четвертую были жирно перечеркнуты (некоторые по несколько раз).
Посидев минут десять, человек вынул из-за уха карандашный огрызок и подчеркнул им пятую и шестую сверху фамилии. Затем бросил карандаш в картонную коробочку, лежавшую на столе под списком, вытащил из бокового кармана брюк мятую пачку 'Парламента', достал сигарету и закурил. Сделав две или три торопливые затяжки, затушил окурок в консервной банке и пошел в другой конец помещения.
Там, освещенный двухсотваттной лампой, стоял верстак с укрепленными на нем тисками. Слева от них на промасленной суконке лежали замысловатые металлические детали и две пружинки. Осторожно зажав одну из деталей в тисках, человек тщательно измерил ее в нескольких местах кронциркулем.
Измерения его не удовлетворили – недовольно качнув головой, он отложил кронциркуль, взял из коробки надфиль и начал стачивать одну из кромок детали.
Работал он то одним, то другим инструментом около часа. Закончив, попил зеленого 'Тархуна' из полутора литровой бутыли, стоявшей за тисками, и, сделав паузу, уверенными движениями собрал пистолет.
Вернувшись к дощатому столу, человек достал из картонной коробки кроткий 'макаровский' патрон. С уважением повертев крепыша в руке, зарядил изготовленное оружие, навернул глушитель, взятый с настенной полки, и посмотрел на ручные часы. Времени было половина пятого утра. Решив, что в такой час никто поблизости находиться не может, человек тщательно прицелился в черно-белую паспортную фотографию, висевшую над верстаком в трех метрах от него, и нажал курок.
Пуля, пробив голову черно-белого человека, застряла в трехслойной дощатой стене.
'Есть!' – воскликнул человек, обрадовавшись успешному испытанию оружия. Продолжая ликовать, он достал из коробки второй патрон, зарядил свое детище, прицелился в мишень, но стрелять не стал. Патронов было мало, а до конца списка – далеко. Обернув пистолет промасленной тряпкой, он спрятал его в ящик, стоявший под столом, и снял со стены арбалет.
К пяти часам утра вся мишень была густо утыкана стрелами.
1. Статус-кво
Паша Центнер был джентльмен в своем роде. И поэтому великодушно позволил Евгению Александровичу и Марье Ивановне жить. Но, будучи в своем роде мужчиной, он снял с магазинов Марьи Ивановны 'крышу', и скоро их у нее не стало.
Нет, ни Евгений Александрович, ни Марья Ивановна не осуждали его за этот шаг: мало найдется мужчин, которые покровительствовали бы женщинам, наставившим им рога. А сколько найдется бандитов, и не просто бандитов, а бандитских авторитетов, которые позволяют жить людям в прямом смысле их похоронившим?
Нисколько. Вернее один. И этим единственным бандитом был Паша Центнер. И потому для Евгения Александровича и Марьи Ивановны он стал своего рода божком, злым, но божком. И, похоже, Паша Центнер это чувствовал. И по-своему ценил.
