– Может, ты и прав...
Евгений Александрович посмотрел на Марью Ивановну. Она выглядела утомленной.
– Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, – сказал он, осторожно поднимаясь с дивана. – Я буду спать здесь, а ты иди к себе.
Эти слова дались ему нелегко. Спать без Марьи Ивановны, пусть отвернувшейся, он не мог.
– Хорошо, – пожала плечами Марья Ивановна, решившая вести себя как примерная школьница. – Но ведь утром мы проснемся вместе?
– Посмотрим, – буркнул Смирнов и поковылял в ванную чистить зубы.
В полтретьего ночи они столкнулись в коридоре, соединявшем спальню с гостиной.
14. Боль и ненависть
Утром было решено, что Евгений Александрович найдет ресторан с невидимыми стихами на стенах и неслышимой музыкой в столешницах и поедет туда, а Марья Ивановна побродит с сачком для арбалетов в окрестностях дачного дома Святослава Валентиновича.
Первым ушел Смирнов. Минут через пять после того, как за ним закрылась дверь, Марья Ивановна позвонила Эгисиани.
– Не звони мне никогда, – ответил тот голосом, полным боли и неприятия. – То, что ты ищешь, далеко от меня. И еще...
– Что еще? Говори!
– Брось ты это расследование... Ты даже и не представляешь, что лежит на дне этой банки с тараканами...
– Ты врал насчет Кристины? – не слушала Марья Ивановна.
– Да.
– Ты поспорил на меня? С тем пузатым азербайджанцем?
– Да.
– Тот человек, насиловавший Кристину, это ты?
– Да. Прощай, меня убьют, если узнают, что я тебе что-то говорил по телефону.
– Последний вопрос...
– Никаких вопросов.
– Володя, я умоляю! Ты мне должен...
– Давай, говори быстрее...
– Этот арбалет, который принесла Кристина...
– Ничего она не приносила. В ту ночь, когда я тряс Кнушевицкого, в меня из него выстрелили.
– Кто?
– Не знаю, – явно солгал Эгисиани. – Я шел к калитке, в меня пальнули, мои люди бросились к месту, с которого стреляли, но этот человек перелез через забор и убежал.
– Тебя ранили!?
– Разумеется. В самое сердце...
– Ты был в бронежилете...
– Конечно...
– Арбалет вы нашли под забором?
– Да, на той стороне. Арбалет и початую пачку 'Парламента'.
– Еще один вопрос...
– Никаких вопросов! Забудь обо мне. Прощай! Я жалею, что не успел тебя трахнуть. Ты была бы довольна.
– Я выкинула твой алмаз! – истерично выкрикнула Марья Ивановна в уже замолкшую трубку.
После разговора походив по комнатам безхозной мегерой, Марья Ивановна выкурила на унитазе сигарету, затем села у трельяжа подкраситься – общение с косметикой и зеркалом успокаивает женщину, как ничто другое.
– Ну что ты так расстроилась? – выбрав губную помаду, спросила она у своего отражения.
– Меня обманули...
– А брось! Ты обманула, тебя обманули! В следующий раз будешь умнее. И что у тебя за дурацкая манера все ему рассказывать?
– Мама говорила: исповедуйся, не носи в себе ложь... – отражение, закончив подкрашивать губы, взялось за карандаш. – Неправда, говорила, выедает душу и сердце, и человек становиться похожим на прогнившее дерево, забывшее упасть.
– А ты в церковь ходи! И исповедуйся батюшке. И всем будет хорошо. И тебе, и ему, и батюшке.
