– А эта рана внизу? Откуда она?
Леонтий Ефимович помрачнел.
– Почему вы молчите? Рассказывайте, я хочу знать!
– Гортензия Павловна! Ну зачем вам это знать? Зачем вспоминать? Поверьте мне, это очень неприятная и тяжелая история...
Дискета в голове крутанулась, и Даша почувствовала себя собственницей жизни. Своей жизни и жизни этого доктора, существующего на ее деньги и деньги таких, как она.
– Рассказывайте, – сказала она решительно.
– Ну хорошо, слушайте, – согласился доктор, живший на деньги собственников жизни, большинство из которых, к его великому сожалению не могли похвастаться ни великосветским тактом, ни благородством, по крайней мере, в отдельные животрепещущие моменты. В голосе его прозвучали мстительные нотки. Укротив их в течение непродолжительной паузы, он заговорил, сопереживая голосом:
– Это случилось три месяца назад. Бандиты закавказской национальности остановили вашу машину недалеко от Шереметьево – вы только-только прилетели из Парижа, с показа мод не помню уж кого, и увезли в неизвестном направлении. Вас долго мучили... И физически, и психологически... Нет, не могу, Гортензия Павловна, увольте, не могу рассказывать, как вас пытали... Я сейчас заплачу.
Даша вспомнила, как изощренно мучил Хирург ее за будущую измену, высокомерно улыбнулась и приказала:
– Рассказывайте!
В голосе получилось много металла и Леонтий Ефимович заговорил, пряча обидевшиеся глаза:
– Вас, Гортензия Павловна, пытали током, голодом, душили, надевая на голову полиэтиленовый пакет, запускали в подпол десятки жаб, крыс и мышей, а потом кассеты с записями пыток, присылали Михаилу Иосифовичу...
– Он что, не хотел платить выкуп!? – удивилась Даша.
Леонтий Ефимович посмотрел укоризненно.
– Через день после вашего похищения он передал бандитам требуемую сумму, миллион долларов. Они потребовали еще миллион. И получили его немедленно. Но им было мало, и они потребовали еще два. Михаил Иосифович не мог собрать их сразу, да и ясно стало, что вас уже не отдадут, и он обратился к властям. 'Шансов на освобождение Гортензии Павловны почти нет', – сказали ему в милиции. Михаил Иосифович в одну ночь поседел и хотел застрелиться. Но случилось чудо... Иннокентий Сергеевич, милейший, кстати, человек и полковник ФСБ в отставке, работая сутками без сна и отдыха, смог установить ваше местонахождение, и обратился к Борису Михайловичу с предложением вас спаси. И спас, рискуя жизнью. Главарь бандитов выстрелил в вас за секунду до своей смерти. Кстати, Иннокентия Сергеевича вы увидите сегодня, он вхож в дом и частенько обедает.
– Меня насиловали? – спросила Даша, вспомнив Гогу Красного и его 'Мерседес'.
Тема насилия сидела в ней плотно, поскольку насилие – это не преодоленная страсть, преимущественно мужская, это жгучий интерес, это животное влечение, это то, чего она была лишена в прошлой ее жизни.
Леонтий Ефимович опустил глаза.
– Нет... По крайней мере, об изнасиловании вы следственным органом ничего не говорили. И Михаил Иосифович, естественно, ничего об этом не знает.
Они задумались.
Даша, конечно, не могла верить Леонтию Ефимовичу. Но эта нынешняя, видимо, стопроцентно сказочная жизнь с ее забытым прошлым с каждой следующей минутой казалась ей единственной. Ей хотелось, чтобы она была единственной. С каждой следующей минутой та Даша, несчастная женщина, рекламировавшая газонокосилки и автомобильные масла, казалась ей нереальной и никому не нужной. Убогая, косая ее жизнь, безысходность, владевшая ею, потом этот Лихоносов с его скальпелями, дешевым вином и теориями из кинофильмов и трудных книг, казались необыкновенно чужими.
'Лихоносов... Что бы он сейчас сказал? – подумала она, вспомнив его несуществующее в данной жизни лицо. – Ясно, что. Он улыбнулся бы кисло и сострадательно и сказал, что новая дискета вошла в нее чуть криво, на перекос, и все, что надо сделать, так это легким движением указательного пальчика поставить ее на место. Что ж, я так и сделаю. Потом. А пока пусть сидит криво. Пусть посидит криво, и может быть, я еще нажму на возвращающую кнопку дисковода. Может быть, нажму. Я нажму, но не он'.
Вошла Флора.
– Кушать подано, – сказала она, с любопытством вглядываясь в Дашино лицо. – Михаил Иосифович спрашивает, соизволите вы завтракать в присутствии Иннокентия Сергеевича или...
– Да, да, конечно! Я с удовольствием с ним... – Даша хотела сказать 'познакомлюсь', но осеклась и продолжила: – пообщаюсь... А вы, Леонтий Ефимович, присоединитесь к нам?
– Спасибо, Гортензия Павловна! К великому моему сожалению, я должен ехать в Москву – через сорок пять минут у меня консилиум. Выздоравливайте, сударыня, денька через три-четыре, я к вам наведаюсь.
Поцеловав руку хозяйке замка, доктор, некоторое время пятясь, удалился.
75. Она шла от счастья.
К завтраку Даша переоделась в длинное розовое платье с вырезом и большой красной розой на плече. Переодевшись, она отправила Флору вон и внимательно осмотрела гардероб. Все в нем было ее размера. Некоторые платья и туфельки были новыми, другие – нет. К своему удивлению она обнаружила, что ношенные платья и обувь нравятся ей больше. 'Похоже, они – мои любимые', – подумала она, радуясь измышлению.
За завтраком (золотая посуда, изысканная еда при полном отсутствии овсянки, царственный Борис Михайлович в смокинге, услужливые лакеи за спинами) говорили о предстоящей перепланировке парка с
