Бельмондо не Бельмондо, так же, как и сидящая напротив меня Ольга – не Ольга. И так бесстыдно прекрасная София – не София...'
В общем, как это было не дико подозревать в устройстве наших злоключений вот уже как год мертвого человека, но я подозревал. И не только я – по напряженно-задумчивым глазам моих друзей было видно, что они думают о том же.
Первым решил провентилировать ситуацию Баламут. Пропустив очередной стаканчик 'Бифитера', он, повернувшись ко мне, спросил:
– Ты кто?
Я пожал плечами. Баламут задумался. Поразмыслив с минуту, я подозвал к себе метрдотеля и попросил Ольгу перевести ему свой вопрос: Кто и с какой целью устроил нам эту восхитительную экваториальную прогулку?
– Кутосокоу, – расплылся в улыбке метрдотель и принялся что-то радостно объяснять Ольге.
– Он сказал, что их президент был близким другом и должником Худосокова, – бесстрастно пояснила девушка, когда тот закончил говорить. – У нашего злодея, оказывается, был специальный компьютер. Если он не отмечался в нем три дня подряд, то этот компьютер посылал сообщение Королю и Пожизненному Президенту Двадцати Трех Миллионов Кукарре[2] и еще троим ближайшим сообщникам Ленчика, базирующимся в Восточном Афганистане, стране Басков и Чечне. В таком сообщении, полученном Кукаррой в прошлом году, содержалась настоятельная просьба разобраться с обстоятельствами гибели адресанта и принять неотлагательные меры к наказанию его убийц самым жесточайшим способом. Но Кукарра всю прошедшую зиму и весну был занят вконец расстроившимися внутренними делами страны и смог выполнить просьбу Худосокова только сейчас...
– Значит, нас будут мучить... – сокрушенно покачивая головой, заключил слова Ольги Бельмондо. И только после этих слов до сознания Вероники дошел смысл сказанного метрдотелем. Вилка выпала у нее из рук, на глазах появились слезы. И так же, как и София, она до самого конца трапезы не вымолвила ни слова.
– Скажи ему о переходе В3/В4, – попросил я Ольгу, смотревшую на меня с надеждой. – Скажи, что только мы сможем спасти его вонючую страну от неминуемой и абсолютной гибели.
Ольга сказала, метрдотель задумался, прикусив губу. Подумав немного, рассеянно оглядел нас и пошел прочь из зала. Отсутствовал он недолго – всего через пять минут мы вновь могли лицезреть его улыбку от уха до уха.
– Ваш компьютер вас обманул, – сказал предводитель официантов Ольге. – Дело в том, что в прошлом году, покидая Центр, вы не уничтожили галлюцинатор... А в нем была обширная программа галлюцинаций на тему конца света... И еще кое-что...
– Врешь, гад! – воскликнул Бельмондо выслушав очередной перевод. – Не было в Сердце Дьявола никакого галлюцинатора!
– Вру, вру, – махнул рукой метрдотель, которому явно надоела неблагодарная роль пресс-секретаря белых идиотов. – Если вы закончили с обедом, прошу вас пройти в ваши спальни.
Целую неделю мы жили 'у бога за пазухой'. Нас кормили всевозможными деликатесами, многочисленные слуги выполняли практически любое наше желание. Свободное время мы проводили, прогуливаясь по парку со стайками розовых фламинго на берегах искусственных ручьев, ручными носорогами на зеленых подстриженных лужайках и совершенно дикими и вечно голодными крокодилами в беломраморных бассейнах. Когда мы забывали о Худосокове, жизнь нам казалась прекрасной и удивительной.
Казалась целую неделю. На восьмой день нашего заключения Баламут с Софией не пришли ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. Увидели мы их только через день. Они вошли в столовую на костылях, бледные, измученные, но с каким-то бесовским, явно наркотического происхождения, блеском в глазах. У обоих не было левых ног – они были отняты целиком. В ужасе мы смотрели на них, не в силах вымолвить и слова.
– Людоед наш Кукарра, – подмигнул мне Баламут слезящимся красным глазом. – Но, знаете совсем не больно, наркотик какой-то дает – плясать тянет, хоть пой.
И как бы в подтверждение своих слов, повернулся к Софии и жеманно предложил ей танец. В столовой играла тихая музыка, какой-то медленный вальс. София, явно определяя, как танцевать, послушала его несколько секунд, затем улыбнулась и сделала Николаю книксен (представляете книксен одноногой?). И они начали танцевать медленный вальс! Это было невыносимо! Стук костылей друг об друга и об пол, самозабвенные улыбки на лицах и в финале, явно не предусмотренное падение на пол. И после этого падения они еще целовались...
...Что нам было делать? Бежать мы не могли – президентский дворец бдительно охранялся мотострелковым полком туземных войск Кукарры и, по меньшей мере, батальоном французского Иностранного легиона. Покончить с собой тоже было сложно – даже ночью за каждым из нас следило не менее полудюжины телекамер.
И мы смирились... Смирились, а метрдотель (позже слуги нам раскрыли, что никакой он не полководец официантов, а сам Кукарра Десятый, Король и пожизненный президент двадцати трех миллионов) продолжал издеваться над нами: как-то в воскресение предложил нам изумительно вкусные котлеты (а ля Кукаррэ), которые, как выяснилось позже, были изготовлены из правой ягодицы по-прежнему веселой Софии.
Баламута с Софией Кукарра Х с приближенными съел первыми. Жизнь им сохраняли до последней возможности и закололи только тогда, когда отрезать у них хоть что-то без летального исхода уже было нельзя. Затем настала очередь Вероники с Бельмондо (они не страдали совсем – нервные системы их не вынесли издевательств и отключились)...
Читатель (ну, конечно, тот, который еще не забросил книгу под диван), уже, наверное, обвиняет автора в дурном вкусе. Но что я могу поделать, если все так и было? Да, все так и было, но не в жизни, а галлюцинации. Потому что все пережитое нами в стране Кукарры, пожизненного президента двадцати трех миллионов было галлюцинацией, и она закончилась лишь тогда, когда людоед отделил мою голову, лишенную век, щек и ушей, от моего бесконечного уже торса.
Но отрицать наличие дурного вкуса у автора сюжета наших весьма болезненных приключений невозможно. По крайней, мы с друзьями в нем (в дурном вкусе) убедились двукратно. Двукратно, ибо после жаркой Африки очутились в 1940-ом году и не где-нибудь, а немецко-фашистском Освенциме, Освенциме, жарко натопленном газовыми печами. К тому же мнению (я имею виду признание дурного вкуса автора
