Признаюсь, когда мы бываем с ней в ресторане или кафе, мне вспоминается просторная кухня в домике на окраине Скопина, где всегда пахнет соленьями и яблоками, находящимися в подполе. Там собиралась за трапезой вся семья. Ели дружно, весело. Чаще всего — картошку, дымящуюся, густо залитую подсолнечным маслом, в общей миске, не думая о том, прилично это или нет.
Когда же я — в ресторане, особенно с Надей, то теряюсь, как надо есть рыбу или птицу. Когда следует орудовать вилкой и ножом, когда руками. А спросить стесняюсь. И ещё разные закуски. С нами просто беда. Для меня они
— второе. Потому что на первое у нас дома подавалось обязательно жидкое — щи, квас с овощами, редко рассольник. А тут пока напробуешься всяких холодных блюд, уж не знаешь, что за чем должно следовать.
Надя понимала толк в еде. И призналась, что любит вкусно поесть. Готовить она тоже любила. Но мне ни разу не пришлось отведать её стряпню. Дом.а у них я ещё не был.
Вс„ рестораны да кафе.
Меня изредка посещали совсем не рыцарские чувства!
походы в рестораны заметно таранили мой бюджет.
Спасало только то, что Надя так же мало пила, как и я…
Мы уселись за столик. Долго и нудно тянулась процедура выбора блюд, беседа с официантом, И вот — мы одни.
— Ты похудел, — сказала Надя,
— Скучал.
— И я скучала.
— Но не похудела.
— Я от этого полнею.
— Но я бы не сказал, чтобы очень…
— Платье такое. Стройнит.
— Не твой ли фасон?
— Что ты! Я свои модели не ношу.
— Пусть страдают другие…
— Пусть страдают. — Она положила руку на мою, Игорь, у тебя усталый вид.
— Ерунда.
— Нет, серьёзно. Неприятности?
— Да чепуха…
— У тебя, как у моего Кешки, все видно по глазам.
Разобьёт что-нибудь или брюки порвёт-я понимаю сразу.
А если двойку схватил — и говорить нечего.
Я всегда считал, что умею скрывать свои эмоции. Неужели заблуждался? Или просто она меня здорово чувствует… Наверное, так.
— Надюша, давай сегодня веселиться. Выставляю бутылку «Тетры».
— И я одну. Но с условием: ты мне расскажешь, какая у тебя печаль.
— Если будет желание.
Может быть, я все-таки и не завёл бы разговор о её необдуманном поступке, если бы она между жульеном и котлетой по-киевски вдруг не заявила:
— Славный этот парень, главный агроном совхоза. Как его, Ильюшин, что ли?
— Ильин, — поправил я, едва не подавившись.
— Ты, конечно, знаешь, как мы чуть не потонули?
— В общих чертах. — По-моему, у меня было очень мрачное выражение лица.
— Мало того, что он отвёз меня в Североозерск и устроил в гостиницу. Представляешь, настоящий джентльмен!
Вечером пригласил в кино. А на следующий день проводил до аэропорта. Ты, надеюсь, не ревнуешь?.
— Очень мило с его стороны,
— Неужели ревнуешь?
— Я не ревную.
— Говори! На тебе лица нет.
— Давай не будем об этом. Хотя бы сегодня,
— Отчего же? Я не хочу, чтобы ты сердился.
Ну что ж, придётся, видимо, объясниться. Как ни жаль первой встречи.
Я отставил тарелку:
— Надюша, пойми меня правильно…
— Я, кажется, всегда понимала тебя именно так.
В очень осторожных выражениях и тоне я поведал ей, что приезд в Крылатое и, самое главное, поездка и общение с Ильиным доставили мне неприятности по службе. Что я, когда веду расследование, да и вообще, должен быть вне всяких подозрений, а главный агроном проходит по делу пока что как свидетель, но кто знает…
Поняла Надя или нет, но растерялась, это точно.
— В общем, дура я, — вздохнула она. — Ничего не скажешь. Но почему ты меня раньше не предупредил?
— Мне казалось это само собой разумеющимся.
— Игорь, милый, а на работе очень плохо?
— Как тебе сказать. Не смертельно, конечно. Рассосётся потихонечку.
Чем больше мы об этом говорили, тем сильнее она расстраивалась. Вечер, о котором я мечтал во время длинных ночей в Крылатом и Вышегодске, все больше тускнел.
Утешить Надю было трудно. И я — спекулятивная натура человеческая! — решил обернуть создавшуюся ситуацию в свою пользу.
— Видишь ли, Надюша, — сказал я осторожно, — мы ведь не зарегистрированы ещё…
— Неужели людям обязательно нужны документы?
— Увы, милая. Теперь сама видишь, что я настаиваю на этом не просто так. Могут персональное дело за аморальность…
Надя вздохнула. Вопрос был затронут самый больной.
Она замолчала, что-то чертила ножом на салфетке, и я понимал, что мысли её далеко отсюда. Там, где Кешка, которого я никогда не видел, где Дикки — свидетель наших встреч в скверике напротив её дома.
— Наденька, — дав ей время подумать, мягко сказал я, — пора наконец все привести в порядок.
— Пора, дорогой. Но как трудно и мучительно. — Она опустила подбородок на свои длинные холёные пальцы. — Если бы ты знал!
У меня защемило сердце.
— Я знаю. И многое бы отдал, чтобы избавить тебя от этого. Но тут-как хирургическая операция. Лучше решиться сразу, чтобы не растягивать болезнь на неопределённый срок.
Она встрепенулась:
— Да-да, пожалуй, ты прав. Надо решиться…
В тот вечер мы об этом больше не говорили. Надя была внимательна и нежна, как никогда. Мы говорили о зверятах Кешки. Надя смешно копировала спящего ежа Пифа, раскатистый голос попугая Ахмеда. Мне показалось, что в этот день Надя решила всерьёз взяться за наши дела До праздников я занимался с прокурором саратовским делом. Седьмое ноября мы встретили с Надей среди её сослуживцев в кафе «Лира», которое Дом моделей «закупил»
совместно с какой-то проектной организацией. Это была традиция. Там работали в основном молодые парни, в Доме моделей — девушки. На вечере мы оказались чуть ли не самыми пожилыми. Я надеялся наконец познакомиться с Агнессой Петровной. Но её не было…
Вскоре после праздника у меня раздался звонок. Вежливый, тихий голос, с едва заметным
