Я свёл в Североозерском РОВДе двух шофёров-Коломойцева и Веселаго. При их помощи был составлен словесныи портрет и фоторобот таинственного гостя Залесских.
На этот раз очень пригодился художественный навык и глаз Станислава. Особенно при монтаже фоторобота.
Андрей путался, когда надо было охарактеризовать ту или иную часть лица.
«Коробейник» выглядел приблизительно так: мужчина на вид лет 40-45, южного типа. Волосы тёмные, с сединой, средней густоты, слегка вьются, зачёсаны на пробор (справа), баки до нижней линии челюсти, лицо овальное, профиль слегка выпуклый, лоб высокий, узкий, прямой, слегка скошен, нос-средней высоты и ширины, спинка носа прямая, тонкая, кончик носа круглый, брови длинные, тонкие, овальные, с сильно опущенными хвостиками, глаза круглые, горизонтальные, под глазами небольшие мешки, рот средней величины, губы тонкие, углы рта слегка приподняты, подбородок узкий, овальный, выпуклый, с ямочкой посередине, уши слегка оттопырены, правое ухо овальное, противокозелок выпуклый, мочка узкая, слитная.
По этому словесному портрету и был составлен фоторобот.
Повозиться пришлось изрядно. Я больше доверял Станиславу. Помимо всего прочего он видел «коробейника» при дневном освещении.
Андрей Веселаго, увидев окончательный вариант, сказал: «Теперь здорово смахивает».
Вдруг объявился важный свидетель. Настолько же важный, насколько и неожиданный. Я встречался с ним ежедневно. Чаще всего просто не замечал. Молоденькая жена участкового инспектора Галя Линёва, секретарша Мурзина.
Она пришла в кабинет главного зоотехника, который я все ещё занимал в связи с отсутствием такового в совхозе.
Линёва села без приглашения и, запинаясь, произнесла:
— Игорь Андреевич, можно с вами поговорить?
— Мы уже говорим, — улыбнулся я, все ещё теряясь в догадках о цели столь необычного визита. Может, хочет похлопотать за своего мужа? При чем здесь я? Он в системе МВД, я-в прокуратуре… Она выкручивала себе один за другим пальцы на левой руке и все собиралась с духом. — Говорите, Галя, — подбодрил я её.
— Скажите честно, Николаю Гордеевичу… Вернее, вы Николая Гордеевича… — Она замолчала.
Вот уж не ожидал, что она заговорит о нем. Неужели это ход Мурзина? Нет, не похоже.
— Ну, Галя, что вы хотите спросить? — попытался я помочь ей справиться с волнением. Или же собраться с мыслями, не знаю.
— Это, конечно, нехорошо, я понимаю… — Она опустила глаза. — Я нечаянно подслушала ваш разговор с Емельяном Захаровичем.
— Подслушивать, разумеется, некрасиво. Но вы же говорите, что нечаянно…
— Честное слово! — Она произнесла это как «честное пионерское» Только что не отсалютовала. — Дверь была неплотно закрыта… Вы приказали… попросили не пускать пока Николая Гордеевича в командировку… Он нужен для следствия. — Голос у Линёвой дрожал. И я не мог понять, отчего она собирается расплакаться: из-за Ильина или потому, что подслушала.
А что, если она знает содержание и других наших бесед? Неприятно такое узнать. Ругать её? Но она же пришла «с повинной».
— Воспитанный человек, когда знает, что ему не следует слушать чужой разговор, прикрывает плотно— дверь, — сказал я сдержанно.
— Я только один раз. И не в этом дело. Все равно никому не сказала. Ильин каждый раз уходит от вас-на нем лица нет… Я же не какая-нибудь дура… И Женя, мой муж, иногда рассказывает про свою службу… Понимаю…
— Что вы, Галя, понимаете?
— Я к вам давно хотела прийти. Я знаю, где был Николай Гордеевич в ту ночь…
— В какую? — спросил я.
— Когда Аню Залесскую убили…
Меня, как говорится, словно обухом по голове ударили.
Но я постарался сказать ей ровным, спокойным голосом:
— Насколько я понимаю, вы хотите дать показания по всей форме?
Она спросила, посмотрев на меня умоляюще:
— А нельзя без бумаги? Я вам все расскажу, а вы…
— Нет, Галя, так нельзя. — Я достал бланк протокола.
Она обречённо кивнула:
— Тогда пишите. — Подумала и добавила: — Если так надо… А кто имеет право читать?
— Никто из посторонних.
— А работники милиции? — тихо спросила она.
— Я вам сказал. Никто.
Я стал заполнять форму пункт за пунктом. И когда дошёл до образования, у меня в авторучке кончились чернила. Достал из ящика пузырёк, он тоже оказался пуст.
Трагикомическая ситуация. Передо мной сидел свидетель, который собирался прийти столько времени, наконец решился, и вот на тебе! Как в мелодраматическом фильме.
Хоть плачь, хоть смейся. В самый интересный момент у следователя кончаются чернила в ручке, и свидетель так и не решается дать важные сведения…
— Я сейчас принесу чернила, — предложила Галя, видя моё затруднительное положение.
— Позвоните, пусть кто-нибудь принесёт нам, — сказал и. Мне и впрямь почудилось, что она вдруг уйдёт и больше никогда ничего не скажет.
Галя набрала номер:
— Анастасия Ильинична, будьте добры, принесите в кабинет главного зоотехника бутылочку чернил. Для авторучки. — Она спросила у меня, прикрыв рукой микрофон: — Фиолетовых или синих?
— Синих.
И пока несли из отдела кадров чернила, мы сидели и молчали. Мне показалось, прошла вечность, пока несли чернила… Вот что показала Галя Линёва:
«…В июне на летние каникулы приехала моя подруга Люба Шульга, которая учится на втором курсе Томского университета. Как-то она зашла ко мне на работу в контору и увидела там главного агронома Николая Гордеевича Ильина и попросила меня познакомить её с ним. Он ей поправился. И чтобы они могли ближе подружиться, мы договорились с Любой устроить восьмого июля у неё дома вечеринку, как будто по случаю её дня рождения, куда пригласить и Николая Гордеевича. Приглашён был также и Рудик Швандеров, который работал в совхозе в бригаде студентов-строителей. Мы пришли с Рудяком часов в семь.
Дома у Любы никого не было. Её отец и мать угхали в Североозерск.
Николай Гордеевич приехал на мотоцикле около десяти часов, привёз бутылку шампанского и шоколадный набор.
Он извинился, что задержался на работе. Мы сидели приблизительно до часу ночи. Слушали пластинки, немного танцевали. Когда мы с Рудяком собрались уходить, то увидели, что Николаи Гордеевич уснул, прямо сидя на диване.
Люба сказала, что будить его не надо, пусть немного отдохнёт. Мы со Швандеровым ушли, а Ильин остался. На следующий день Люба рассказала, что Ильина она не будила.
Он, по её словам, проснулся часов в пять и тут же уехал…»
После протокола мы ещё говорили с Галей «не для протокола».
Девушкой Ильин так по-настоящему и не увлёкся, хотя Люба страдала по нему. Щекотливость ситуации мне была понятна.. Обстоятельство усугублялось тем, что отец Любы — секретарь партбюро совхоза… Провести ночь оди:! на один с девушкой… Для деревин слишком предосудительно.
Поэтому Ильин и молчал.
Я подумал, что у Гали была и своя причина таиться.
За два месяца до свадьбы прийти с приезжим студентом к подруге, провести у неё с ним чуть ли не всю ночь… Наверное, Женя Линёв очень ревнив…
