— Начнём с того, зачем ему прятаться у Митенковой?
— Напакостничал так, что испугался Комарова.
— Например? — Жаров теперь был в роли оппонента и наступал на Коршунова весьма напористо.
— Может, он стащил у Геннадия какую-нибудь идею, произведение. Плагиат называется. Бывает такое?
— Бывает, — милостиво согласился следователь.
— Вот он и говорит ему: «На тебе часы, они твои». Тогда это была большая ценность, не так ли, Захар Петрович?
— Да, пожалуй. Часы имело меньше людей, чем сейчас автомобили.
— Пускай не плагиат, а что-то другое, — продолжил Коршунов. — Может, этот самый Белоцерковец серьёзно подвёл друга, выдал какую-нибудь тайну. Иной раз предательство между друзьями паче ревности разжигает вражду…
— Но почему это произошло именно в тот день? Они мирно провели 14 июня. Заметьте, Комаров пригласил Белоцерковца к себе домой, на день рождения…
— Этого я сказать не могу, — пожал плечами Коршунов. — Какая-то причина для драки была. Говорят: ищи женщину… Может, из-за сестры Геннадия? Гадать не хочу…
— Скорее все-таки из-за Митенковой. Ведь оба были в неё влюблены, — сказал Жаров.
— Возможно… Во время драки Павел Белоцерковец понял, что пощады от Комарова не будет. И бежал позорно к Митенковой. Хотя бы на время, пока улягутся страсти. Его побег приняли за доказательство вины Комарова в убийстве. А тут война. Пока Белоцерковец очухался, пришли немцы. Вот он и продолжал прятаться. Выйти нельзя: примут за партизана. Немцев прогнали, он стал бояться своих: сочтут за дезертира. Так и просидел до наших дней.
— А Комаров? — спросил Жаров.
— Комаров, наверное, действительно погиб при бомбёжке, — ответил Коршунов.
— Как это Митенкова могла спрятать у себя парня в мирное время, когда ещё дома отец, брат? Девчонке-то восемнадцать годков было. Соседи, слухи. Ведь Белоцерковец исчез до войны… Неувязочка, Юрий Александрович… А Комаров обратился к ней уже после начала войны. К тому времени отец и брат Митенковой были уже на фронте, а от матери не было известий. Совсем другое дело.
— А почему Белоцерковец подался сразу к Митенковой? Не обязательно. Он мог перебиться у кого- нибудь сначала. Смотрите, какое положение у того и этого. Павел — вольный казак, он не беглый арестант. Живи, где хочешь…
— И все-таки мотивы возможного приезда Белоцерковца к Митенковой и его страх, заставивший столько лет просидеть взаперти, для меня не понятны, — сказал Жаров.
Коршунов не отступал. В его версии была простота, та простота, которая больше походит на правду, чем умозаключения Жарова. Но и версия Коршунова имела заметные трещины.
— Розыск Комарова был объявлен? — спросил я.
— Нет, — сказал Коршунов, — семье объявили, что он погиб.
— А Белоцерковца разыскивали?
— Нет. — Инспектор угрозыска пожал плечами. — Его ведь считали убитым 15 июня сорок первого года.
— Выходит, оба могли не только умереть, но и остаться в живых? — обратился я одновременно к Жарову и Коршунову.
— Могли, — кивнул следователь.
— У Митенковой обнаружен только один человек, — сказал Жаров.
— Допустим, что это не Комаров и не Белоцерковец, — настаивал я.
— Кто же в доме Митенковой писал музыку? — воскликнул Жаров.
— Почему её обязательно сочиняли у Митенковой?
— Как же… — Константин Сергеевич не знал, что возразить.
— Я сейчас предложу вам несколько вариантов, которые можно допустить… Оба живы. Оба скрывались у Митенковой. Один из них умер. Второй — находится сейчас в больнице Межерицкого… Расшифрую ещё подробнее. Допустим, Комаров избил Белоцерковца, столкнул в воду. Тот все-таки очухался, выплыл, бежал и спрятался у Митенковой. Затем Комаров, выбравшись из-под обломков тюрьмы и уверовав в гибель приятеля, тоже направляется в Зорянск. Друг, оказывается, жив и невредим. Но в городе уже немцы. Оба продолжают скрываться, забыв обиды. Павел сочиняет музыку… Город освобождают советские войска. Оба, испугавшись, что наши могут обвинить их в дезертирстве, остаются в «подполье». Через несколько лет Белоцерковец умирает. А Комаров постепенно сходит с ума… Как говорится, фантазия на тему… Но попробуйте её опровергнуть!
— Вообще-то да, — почесал затылок Жаров. — Задачка…
— Другой вариант на эту тему может выглядеть так: умер Комаров, он не писал музыку… Ещё третий, Домовой, — совершенно посторонний человек. — Жаров порывался что-то сказать, но я остановил его жестом. — Да-да, совершенно посторонний человек. Он не крал рукописей ни у Комарова, ни у Белоцерковца. Вы спросите, как же тогда сочинения могли оказаться на чердаке дома Митенковой? Жил-был Белоцерковец. Или Комаров. Все равно. Сочинительство по каким-то причинам стало для него делом третьестепенным, как, например, для того же Яснева, тем более — писалось все хуже и хуже… С Митенковой Комаров-Белоцерковец поддерживал связь, как с подругой юности. И, будучи в гостях, оставил ей на сохранение свои творения. Или же подарил. А сам где-нибудь почил или доживает свой век…
— А как же реакция на игру Асмик Вартановны? — спросил Жаров.
— Вы знаете, Константин Сергеевич, что «Песня» и нас с вами задела за живое. Вот и нашего Домового проняло. Ведь он заволновался именно тогда, когда исполняли её.
— Но Домовой ведь даже пытался играть!
— Это психически ненормальный человек. Инструмент, музыка вызвали у него какие-то эмоции, переживания. Вот он и решил попробовать сам… Как видите, доказать что-либо категорически или опровергнуть — трудно. Сейчас этот человек невменяем, видимо, и к ответственности привлечён быть не может, даже если он совершил тяжкое преступление. Но допустим, завтра Домовой поправится, и авторитетная психиатрическая экспертиза даст заключение, что он здоров. А он откажется назвать себя, дать какие-либо показания. Что вы как следователь предъявите ему?
— Если это Комаров… — начал Жаров и замолчал.
Мы все трое невольно улыбнулись.
— Вот именно: если, — сказал я. — Так что, Константин Сергеевич, продолжайте работать…
В конце января заехал в прокуратуру Межерицкий и с первых же слов ошарашил меня:
— Захар, ты можешь достать путёвку в дом творчества композиторов? Хорошо бы на два срока…
— Вот это задача! Ну, ещё в местный дом отдыха куда ни шло… А для кого стараешься?
— Для вас!
— Не понимаю…
— А что тут понимать? Ведь мы теперь знаем прошлое Домового, ту пору, когда он учился ещё в консерватории. Независимо от того, что вы предполагаете: Комаров у нас или Белоцерковец. Самые сильные чувства, самые яркие воспоминания достаются нам из детства и юношества. Резюме: у нашего пайщика надо спровоцировать воспоминания детства или юности. Детство, наверное, невозможно. Юность — пожалуйста. Обстановку, в которой он варился в консерватории. Светлую, мажорную, ещё не отягощённую совершенными деяниями. Такие воспоминания, которые доставили бы ему приятное. Творческие разговоры, дискуссии, споры о музыке, портреты великих композиторов, чьи-то экспромты на рояле или скрипке… Короче, дух творчества. И при этом — дом отдыха. Понимаешь? Надо его чем-то потрясти.
— А вдруг мы его так потрясём… — неуверенно сказал я.
— Ничего, ничего, — перебил Межерицкий. — Хуже не будет. Ещё раз не забудь: это все-таки дом отдыха. Вокруг природа, парк с аллеями, прогулки…
— Ладно. Собственно, врач ты, тебе и решать… Есть и другая сторона: как он для дома творчества? Все-таки композиторы приехали отдыхать, творить…
— Он впишется. Тихий, неразговорчивый старичок. Никому не мешает. Сам ест, пьёт, одевается,
