Пистолет вспорхнул и умчался в голубую высь. Как это было здорово!
А шар уже поднялся слишком высоко, чтобы в него можно было попасть из какого-нибудь оружия, он уже съел все танки и самолеты, все зенитки и гаубицы. И полыхал теперь еще ярче, и вокруг сделалось светло как днем. А Селена плакала, она уже все поняла, но не хотела отпускать свой автомат, у нее еще остался последний патрон в патроннике. И Виктор сказал ей:
– Ну выстрели, выстрели в него!
И она выстрелила, и бросила вверх свое оружие – ему, победителю, в подарок, и зарыдала совсем громко, как обиженный ребенок, свалившись Виктору на грудь.
А шар поднялся совсем высоко, превратился в точку, потом в яркую молнию, и грянул гром – настоящий, нормальный, земной гром. А небо к этому моменту уже все заволокло тучами, никто и не заметил, когда это произошло. Но теперь хлынул ливень. Хлынул на землю, не знавшую его больше двух лет. Бурные потоки воды бежали по растрескавшейся земле, наполняли канавки и ямы, впитывались в истомившуюся почву. И люди совершенно обезумели от радости. Они принялись раздеваться, прыгать и плясать под дождем, и петь песни. А некоторые, раздевшись полностью, даже стали заниматься любовью. И это было не безобразно, нет, – это было символично и красиво, как в каком-то старом забытом американском фильме на тему 'Make love, not war!'.
Виктор не помнил, как он добрался до города, кажется его подвезли на бэтээре, плохо помнил он и то, как оказался у Тэдди, с кем, что и в каком количестве пил там. Он только помнил, что дождь шел непрерывно, что был какой-то митинг у мэрии, и был митинг на площади, и снова ресторан, а спать совершенно не хотелось, он даже не смотрел на часы, и на небо тоже не смотрел – темно там или светло, было ему не важно. Но потом он почувствовал вдруг, что ужасно устал. И тогда повернулся к компании и сказал всем:
– Пока, ребята.
И пошел к себе в отель под дождем.
'…и пошел к себе в отель под дождем', – какой-то великий роман завершался такими словами. Ах да! – вспомнил он. – Хемингуэй, 'Прощай, оружие!'.
И Виктор повторил еще раз. Уже без кавычек и вслух:
– Прощай, оружие.
