вниманием улавливала все, что касалось Кэмерона Синклера, — ведь ей не было ничего известно о его занятиях. Вряд ли он относится к тем, кто стрижет купоны, от корки до корки изучая «Уолл-стрит джорнэл», — это как-то не вяжется с сенокосными его трудами и чисткой конюшни. С другой стороны, хотя Дорис и говорила, что Синклеры живут на ферме, но пока что Ром не заметила никаких посевов, не считая садового гороха, широколистного салата и голубики.
Ее взгляд блуждал по комнате, обставленной, как и весь дом, с изысканностью и шиком. Здесь было несколько стоящих картин, хотя не все из них пришлись ей по вкусу. Ковры поражали великолепием. Ром многое перевидала в домах своих клиентов и научилась определять ценность вещей. Так или иначе, но вся эта роскошь указывает на то, что вряд ли ее владелец постоянно ездит в обшарпанном пикапе, носит потрепанные джинсы и стоптанные ботинки.
Кэмерон ушел принять душ и переодеться к обеду. Ром очнулась от своих размышлений и хотела было спросить Мэдлин, кто победил в их споре. Но Мэдлин встала и, не взглянув в ее сторону, направилась к двери. «Ну что же, я тебя прощаю, Мэдлин, — прошептала Ром вслед удалявшейся прямой спине. — Вот же сколь незаметной может стать рыжеволосая женщина в малиновом костюме!»
За обедом Кэмерон выглядел усталым и озабоченным, но даже и сейчас он притягивал женские взгляды как магнит! Матросские брюки клеш и шелковая рубашка в тон очень шли ему, но Ром упорно пыталась не смотреть на него.
После обеда все трое вышли на балкон пить кофе. Мэдлин распорядилась, чтобы его подали в чашках из тяжелого георгианского сервиза. Ром дала волю своим мыслям, лишь изредка вступая в бессвязный разговор. Кому принадлежит эта земля: Кэмерону или его брату? Или Кэмерон ведет дела? В таком случае почему для него важны связи с ван дер Хеффенами? Какой возможности он не должен упускать? Из писклявого монолога Мэдлин Ром уловила, что эти самые ван дер Хеффены — банкиры. Значит, если Кэмерону необходимо нанести визит банкирам и добиться их расположения, эта гористая земля, скорей всего, заложена-перезаложена.
С другой стороны, хоть один из Синклеров должен быть довольно состоятельным, если заказывает три дорогостоящих портрета и отправляется на весь летний сезон в Норвегию. А впрочем, ей-то какое дело? В том, что касалось финансов, Ром вообще интересовало только главное: была бы крыша над головой, достаточно еды, место для работы да деньги на покупку необходимого; это ее полностью устраивало. Она, конечно, не откажется от выгодного заказа, но тут вопрос скорее престижа, а не сребролюбия. Единственное, на что она с удовольствием тратила лишние деньги, так это на экзотическую, яркую одежду. Вполне объяснимая страсть, если учесть, что ей надо заботиться о рекламе: у художника должен быть свой имидж.
Ром уже давно не оглядывалась на моду и на то, что принято. Да, еще будучи подростком, она стала одеваться по-своему, чем весьма раздражала своих старомодных бабушку и дедушку. С тех пор ее стиль в одежде не менялся, она сохраняла верность неожиданным цветовым сочетаниям. Цвет и фактура вдохновляли ее и как женщину, и как художника. А если люди типа Мэдлин Кинг вздрагивают при виде огненных волос, развевающихся над оранжевыми, красными, розовыми и пурпурными ее нарядами, — тем лучше!
Было уже почти десять вечера, когда, к нескрываемой радости Мэдлин, Ром встала из-за стола, пожелала спокойной ночи и пошла к себе. Слава Богу, хоть в этой угловой комнате спального крыла она никому не помешает, даже если соберется работать до поздней ночи. Ром разделась, накинула рабочий халат, отодвинула занавеску с портрета Кэмерона и некоторое время смотрела на него. Потом, смешав каплю кобальта с белой краской, нанесла еле заметный мазок на горделивый изгиб носа, чтобы увеличить ощущение ослепительно яркого солнца, застывшего в зените над его непокрытой головой.
Ром отступила назад и поразилась: жизненная сила Кэмерона, его притягательная уверенность в себе столь ощутимо исходили от полотна, властно окутывая ее, что пульс вдруг участился, и она поймала себя на том, что подсознательно сопротивляется его чарам. Что же в нем так безраздельно притягивает ее? В ее окружении красивых мужчин хватало, и, несмотря на скромность, она понимала, что при желании покорила бы почти любого. Но им всегда чего-то недоставало — самодостаточности, что ли? У Реджи ее тоже не было. Потому-то он и крутил роман за романом, всегда с женщинами помоложе, будто бы опасался: остановись — и окажется, что ты всего лишь ординарный пожилой вдовец, хоть и с талантом выше среднего.
Не хотела бы она себе такой же судьбы. Ни одному из мужчин не сбить ее с пути, даже Кэмерону. Хотя если начистоту, то приходится признать, с Кэмероном игра довольно опасна. Что-то между ними определенно происходило, какая-то искра проскочила, заставив ее позабыть все на свете, включая даже Джерри. Вот это ловушка! Если Кэмерон обрел власть над ее физическими желаниями, ее мыслями и душой, то не слишком ли опасно это чувство, не любовь ли это?
Ну, нет, разумеется, нет. Он не скрывал, что хочет уложить ее в постель, и чему тут удивляться, жизненный опыт научил ее, что люди его положения считают художников всего лишь игрушкой. Очень многие из ее предшественников проторили дорожку к так называемой свободной любви и стали скандально известны своими похождениями. И хотя сейчас свобода нравов проникла почти во все слои общества, на живописцах — да и вообще на всех представителях творческой профессии — осталось пятно распутства.
Ром в задумчивости нахмурилась, прополоскала кисть в скипидаре и снова закрыла портрет Кэмерона. Один раз она оставила картину незакрытой, и с кровати ей видны были очертания его лица; какая-то сила заставила ее встать и повернуть полотно к стене. Она явно превзошла самое себя: ей удалось мастерски передать красноречивый зов блестящих светло-карих глаз, гордую посадку головы, очертания чувственных губ…
Ром прошла к балкону, чтобы отдернуть тонкие льняные занавески, как вдруг кто-то постучал в стекло. Она испуганно отступила и затаила дыхание. Балконные двери бесшумно раздвинулись, и вошел Кэмерон.
— Что вы здесь делаете? — В ней поднялись гнев, негодование и в то же время какое-то волнующее, почти радостное смятение. Она даже позабыла, что стоит в одном лишь коротком незастегнутом халатике поверх нижнего белья.
— Извините, я не хотел вас напугать, — тихо сказал Кэмерон. От его низкого голоса у нее по спине побежали мурашки. — Я докуривал последнюю сигару — и вдруг смотрю: у вас горит свет. Вот и решил зайти узнать, как продвигается работа.
Ром нервно сглотнула и искоса поглядела на закрытый мольберт с портретом.
— Честно говоря, я не люблю показывать незавершенные картины. Непрофессионалу трудно разобраться в рабочих заготовках.
— Ребята говорят, что вы рисуете какие-то пейзажи. Из них есть уже законченные?
— Кое-какие да. Но еще не в рамах и не отделаны. — Тут она наконец запахнула цветастый халатик, придерживая полы руками.
Кэмерон нетерпеливо зашагал по комнате, по-кошачьи неслышно и упруго, наполняя все вокруг своей энергией; тронул этюдник, банку с кистями, помял в руках один из тюбиков с краской.
— Окажите доверие моему воображению, Ром, — со вздохом сказал он. — Я знаю, что художнику хочется представить картину на суд невежественного обывателя во всем блеске, но ведь это заказ, и я в некоторой степени обязан следить за процессом.
— Я покажу вам портреты, как только сочту их готовыми. Что же касается пейзажей, то они принадлежат мне и не имеют отношения к договору.
Только что он стоял в другом конце комнаты — и вмиг очутился перед ней, да так близко, что тонкий запах его свежевыбритого лица и чистого мужского тела защекотал ей ноздри, отозвавшись в мозгу неистовыми сигналами тревоги.
— Ром, каков же договор? Разве мы его обсуждали? А это касается нашего договора? — Он накрыл широкими ладонями кулачки, сжимавшие полы халатика. Она попятилась. Он расхохотался.
— Послушайте, Кэмерон, вы знаете, что… — Больше она ничего не успела сказать. Он обвил ее руками, притянул к себе и замкнул ее уста поцелуем.
Ладони его словно бы исследовали ее тело, неторопливо, методично, не пытаясь сломить запоздалое сопротивление. Его влажный и сильный рот осторожно, но не ослабляя давления ласкал края ее губ, а руки
