– Если так, то завтра после вечерней поверки подходите ко 2-му блоку. Будет разговор…
Встреча состоялась в одном из кабинетов 2-го блока. Этот барак был известен в лагере как блок патологии. В нем никто не жил. Здесь немецкие врачи производили свои страшные эксперименты. Но ночью здесь было самое безопасное место для всяких встреч и сборов.
В подвальной комнате горит под потолком слабенькая электрическая лампочка. Мы еле различаем лица Друг друга. Кроме меня, здесь Николай Кальчин и знакомый мне по лагерям военнопленных Николай Задумов. Мы молча пожимаем руки. Лиц еще двоих припомнить не могу. С ними незнаком. Николай Кальчин представляет нас друг другу. Узнаю, что тех двоих зовут Бакий Назиров и Виктор Рыков. Время не ждет, осторожность торопит, Николай Кальчин начинает без предисловий:
– Обстановка в лагере вам известна. Об этом говорить не буду. Русский политический центр решил: наряду с существующей подпольной организацией создавать боевую группу. Назовем ее группой М. Она будет состоять из многочисленных групп по 3-5 человек. Во главе группы – командир. Командиры объединяются старшими на блоках. Какие вопросы и предложения?
Тот, которого назвали Бакий Назиров, человек средних лет, с густыми черными бровями и узкими глазами, предложил:
– Нужно распределить, кому на каких блоках вести работу.
Ответил Николай.
– Есть решение: подполковник Назиров будет работать в каменных блоках, Задумов и Рыков – в деревянных. За Смирновым закрепим 25-й, 30-й и 44-й блоки. У него там много знакомых, и кое-какие дела уже начаты…
При этих словах Николай Кальчин вдруг на минуту сбросил деловую сосредоточенность и хитро подмигнул мне. Я его понял и кивнул головой.
Возражений против такого распределения не было. Но я считал нужным внести уточнение:
– Группа М-это что-то не очень понятное. И группы по 3-5 человек – на что они способны? Я представляю боевые формирования так: создается костяк взвода, то есть командир взвода и командиры отделений. Пока без бойцов. Постепенно костяк обрастает активом, будут полные отделения и взводы. Старший по флигелю, он же ротный, объединяет командиров взводов. 2-4 роты – это уже батальон. Те блоки, где живут только русские, могут выставить целый батальон. Там, где русских немного, будут взводы. Но и их надо собрать в роты и батальоны. Этим мы придадим некоторую стройность нашим формированиям. В будущем все командиры должны хорошо знать свои подразделения и по численности, и по моральному состоянию.
Мои утешения посеяли целую бурю споров. Одни считали, что группы по 3-5 человек более гибкие и безопасные. Недаром немцы – опытные конспираторы – создают именно такие группы. Другие поддерживали меня: должна быть воинская организация. Но решить окончательно этот вопрос мы не могли. Николай Кальчин обещал доложить политическому Центру.
Кутаясь в старую немецкую шинельку, я шел по лагерной улице к своему блоку. Шел и думал: всего полчаса заседал совет, и не было сказано ни одного лишнего слова. И все-таки в этот морозный декабрьский вечер у сотен русских, которые жмутся сейчас в бараках к железным печуркам, произошло большое событие. Они еще ничего не знают об этом. Но, может быть, именно сейчас в судьбах многих из них произошел крутой поворот. Встала ясная, хотя и трудно достижимая цель – освобождение! Конечно, труднодостижимая! Безумно трудная! Но, по-моему, лучше иметь цель перед глазами, чем ежечасно упираться в отчаяние и пассивно ждать: вот когда-нибудь кончится война, и нас освободят… Нет, уж лучше погибнуть в действии, чем ничего не делать!
Я долго стоял на крыльце блока, вдыхая с наслаждением морозный ядреный воздух. В черном небе надо мной сцокойно горели звезды, воздух был тих и прозрачен. Ноздри не ощущали привычного запаха гари, столб огня и дыма из трубы крематория поднимался высоко в открытое небо. И сегодня он меня не пугал. Не хотелось думать, что можно в одну минуту расстаться со всеми планами и взлететь в эту черную спокойную глубину. Ра'ве для того мы прошли через бесчисленные мучения? Надо действовать, действовать-как можно скорей и как можно осторожнее!
Я уже собирался толкнуть дверь в барак, как услышал поскрипывание снега под чьими-то быстрыми флагами. Знакомый голос окликнул меня:
– Иван Иванович, это вы?
– Задумов?
– Он самый. Вы что на морозе стоите? Не озябли?
– Холодно, но не хочется заходить в барак. Там душно и суетно, кое-что обмозговать хочу.
– Не помешаю?
– Оставайся.
Задумов порылся в глубине своих карманов, достал помятую сигарету, прикурил, дал мне затянуться. Так мы стояли, курили, каждый продумывая свое. Николай долго смотрел на дымное пламя крематория и вдруг с каким-то озорством и решительностью произнес:
– Ну что ж, потягаемся – кто кого!
Я спросил его:
– Веришь?
– Нельзя не верить, Иван Иванович, если беремся за такое дело. Или с плеч голова, или «ура»!
Я так же думал и спросил о другом:
– Николай, ты знаешь тех двоих, что были с нами на совещании – Назирова и Рыкова?
– Назирова хорошо знаю. Он подполковник. Командовал полком. Прорывался к осажденному Ленинграду в июне 1942 года. К городу не пробились, попали в окружение. Он рассказывал мне: на его глазах полк растаял в беспрерывных атаках. Осталась небольшая группа. Пошли на последний прорыв. Пуля пробила Бакию грудь. Ой все-таки еще полз. А потом потерял сознание. Когда очнулся, над ним уже стояли немецкие
