И тогда все мы понимающе улыбаемся.
– А еще прошу вас, товарищи, – наставляю я, где только можно заготавливайте топоры и лопаты. Эти предметы можно пустить в ход как оружие, ими же в нужный момент можно перерубить колючую проволоку. Причем, разъясняйте людям: если рубить проволоку посередине между столбами, то она спружинит и не порвется, если ударить около столба, то она ломается. Ну, а в остальном думайте сами, что еще можно добыть и припрятать. Не хочу напоминать, какой опасности вы подвергаете себя при этих заготовках. Будьте предельно осторожны и хитры. Хитрее врага во всяком случае!
Нет, решительно ни Черный, ни Цуцура ничего не поняли! Они и сейчас при моих словах делают попытку вытянуться по стойке «смирно» и чуть ли не козырнуть, как старшему начальнику. Неужели повторять все сначала? Лучше удалиться, тем более что Ленька Крохин и Жора Остапчук подают мне знаки от крыльца блока. Это сигнал кончать беседу. Напоследок только предупреждаю:
– Помните, теперь за вами десятки людей. За безопасность каждого отвечаете вы.
Мысль добыть оружие овладевала группами. Об этом думали даже те, кто, казалось, был в стороне от наших планов или, по крайней мере, близко не соприкасался с нами.
Однажды Ленька привел ко мне незнакомого человека. Был он костляв, невысок, с плутоватым лицом. Звали его Генкой (а настоящее имя, как я узнал потом – Вениамин Щелоков). Генка с любопытством разглядывал меня и мял какой-то сверток в грязной тряпице.
– Слыхал я, —сказал он, – что в лагере есть советский подполковник. У него редкие волосы, и холодную погоду он мерзнет в тонком митцене. Вот я и сшил для него теплый митцен. Носите на здоровье, Иван Иванович, когда будет холодно, – он развернул тряпицу и подал мне подарок-полосатую бескозырку с теплой подкладкой.
Не зная, как отнестись к этому, я вопросительно посмотрел на Леньку. Тот утвердительно кивнул головой:
– Берите, Иван Иванович. Это я заказал. Только Генка сам захотел вручить подарок.
Генка поспешил объяснить;
– Я работаю в портновской мастерской. Починяю обноски, – Генка усмехнулся: – На обноски кладу заплаты из обносков. – Вдруг Генка посерьезнел: Не удивляйтесь, Иван Иванович, что я вам еще скажу. У нас в мастерской кучи всякого тряпья, а я кладовщик над всем этим. В тряпье можно спрятать все, что нужно. Место надежное: эсэсовцы к тряпью и близко не подходят-боятся заразы. Если нужно будет – учтите. Я уже кое-что там спрятал…
Моему удивлению не было предела.
– Что же ты там спрятал? – спрашиваю.
– А пистолет. Ребята пронесли в лагерь. И еще кое-что передали… Все надежно укрыто.
Я ушам своим не верил. Пистолет! Это уже не камни, вывороченные из мостовой! А Ленька сказал с ухмылкой на круглом курносом лице:
– А чего вы удивляетесь, Иван Иванович, у многих ребят припрятаны пистолеты.
– И у тебя есть? – говорю.
– И у меня, конечно. Да и для вас найдется.
Вот это открытие! Тут я не мог удержаться:
– Покажи!
Выбрав время, когда на блоке никого не было, Ленька позвал меня в спальное отделение и выложил на нары в темном уголке два пистолета системы «Парабеллум».
– Вот. Один пистолет для вас, другой будет моим. Хранить буду я. Когда потребуется – спросите, через минуту доставлю.
От волнения я не мог говорить. Зажал в руке холодную рукоятку пистолета и пытался унять противную дрожь. В эту минуту я забыл о всякой предосторожности, вечное опасение, что охранники могут накрыть, услышать, увидеть, молчало во мне. Я стоял в полосатых штанах арестанта, в грубых деревянных колодках и вдруг увидел себя молодым, полным сил и легкости в тот момент, когда из рук командира полка принимал награду-револьвер с посеребренными частями и грамоту, подписанную командующим войсками Особой Краснознаменной Дальневосточной армии Василием Константиновичем Блюхером. На рукоятке револьвера были выгравированы слова: «Доблестному бойцу РККА И. И. Смирнову от РВС СССР». Я только что вернулся тогда в Сретенск после событий на КВЖД. Там с дивизионом бронепоездов прорывался с боями, овладевал железнодорожными станциями, действовал на сотни километров впереди частей Красной Армии – от самого командующего получил приказ прорываться на Хайлар. И вот оценка моих действий – этот револьвер и грамота. С револьвером я не расставался и все последующие годы. И только незадолго до плена, после одной из рукопашных схваток обнаружил, что револьвера со мной нет. В этот бой я шел с винтовкой, а револьвер засунул за ремень, чтоб он в любое время был наготове. В горячке штыковой атаки я не заметил, как он выпал, а шнур оказался перебитым, видимо, пулей. Это была горькая для меня потеря… А грамота? Грамоту я оставил дома, и если Вере удалось спасти что-нибудь из документов, она, конечно, спасла и грамоту.
Теперь я держу пистолет, и моя рука перестает дрожать, она тверда по-прежнему и знает, куда и как направить выстрел. Враг у меня тот же самый. Его имя фашист. И за это время я лучше узнал и понял его и научился больше презирать и ненавидеть. Ох, как я хорошо знаю теперь, что такое фашизм! Нет, моя рука не дрогнет, когда придет время разрядить пистолет в эсэсовских молодчиков, которые теперь так свободно, по-хозяйски расхаживают по лагерю!
– Спасибо, Леня. Ты тоже солдат и понимаешь, что значит для меня оружие. Только хранить его надо так, чтоб никто не знал. Если что случится – капут всему блоку!
Ленька подмигнул:
– Об этом не беспокойтесь, Иван Иванович. Не только эсэсовцы, но и бог, и черт не обнаружит, если спрячет Ленька Крохин…
Ох, этот Ленька! Хват парень!
