Алексей Цыганов стал Степаном Онищенко, Гриша Червонский получил фамилию Брыкун. Через несколько дней оба были включены в рабочую команду, которая направлялась в городишко Мойзловец-между Дрезденом и Лейпцигом, но по пути им удалось бежать…
Сложна, полна ежеминутного риска, изобретательности, отчаянной отваги и неброского на вид мужества подпольная жизнь Бухенвальда. И теперь, когда я не только знаю ее, но посвящен во многие ее тайны и хитроумные ухищрения, мне не страшно, не одиноко. Отчаяние больше не приходит ко мне. У меня просто не остается времени для него. Жизнь переполнена заботами, встречами с людьми, конспиративными совещаниями. Бедный Вальтер Эберхардт! Сколько ему приходится волноваться из-за того, что я или Николай Кюнг уходим по ночам, возвращаемся под утро, из-за того, что ко мне все время наведываются люди из других бараков, а он должен быть все время настороже: вдруг нагрянут эсэсовцы. Но я не слышу от него ни одного слова упрека, недовольства. Только внимательный взгляд исподлобья метнет он временами и ни о чем не спросит. Да и о чем спрашивать? Мы хорошо понимаем друг друга: это и есть солидарность – наша опора и надежда в Бухенвальде. Может ли быть иначе – мы свои люди, у нас одна цель и один враг…
Глава 12. Дамоклов меч
Все дальнейшие события смешались в один клубок, и понадобилось какое-то время, чтобы стало понятно, что принесли они лагерю вообще и сопротивлению в частности.
Утро 24 августа 1944 года не предвещало ничего грозного. День был ясный, жаркий – обычный день конца лета, когда все в природе затихает в ароматной истоме, словно предчувствуя скорое увядание. Лагерь полупуст – команды с утра, как обычно, разошлись по работам. На блоках заканчивается уборка. И тут послышался в небе нарастающий гул целой армады самолетов. На это поначалу никто не обратил внимания. В последнее время над нами часто появлялись самолеты союзников, разворачивались где-то неподалеку, а через несколько минут в стороне Веймара, Эрфурта или Лейпцига вставали высоченные дымовые столбы и глухо ухали мощные взрывы. Но над горой Эггерсберг пока было все спокойно. Говорили, что нас спасают огромные красные кресты на белых крышах цехов «Густлов-верке» и ДАУ. Кто знает, может быть, это и так, во всяком случае ни одна бомба не задела Бухенвальд, тогда как, по слухам, многие окружающие города лежали в развалинах.
На сей раз все произошло иначе. Самолеты густыми волнами – десятками, сотнями – заполнили небо над Эттерсбергом, развернулись и низко, с ужасным оглушающим ревом прошли над бараками.
– Бомбить будут! – дико закричал поляк-штубендист Юзеф и вдруг надел на голову табуретку.
Все, кто был в блоке, невольно втянули головы в плечи, и сейчас же над заводами ДАУ и «Густлов- верке» все смешалось в вое, грохоте, свисте. В небо взметнулись глыбы бетона, железа, дерева. Все это падало обратно и снова взметывалось вверх. А самолеты идут и идут – одна волна, вторая, третья… шестая…
В окнах бараков вылетают стекла, осколки барабанят по крыше, тяжелые камни и куски железа залетают в окна.
В дверях барака вдруг появляется Валентин Логунов, что-то кричит, машет руками. Ничего не слышу. Догадываюсь, чего он хочет. Кричу, что есть мочи:
– Не смей! Сейчас нельзя! В лагере почти нет людей! Это кончится провалом!
Через несколько минут все смолкло, только горело, разгораясь, что-то в районе заводов, полыхало уже несколько деревянных бараков в той же стороне. Все, кто оставался в блоках, кинулись к воротам, к горящим зданиям, тащили носилки, лопаты, ведра… В лагерь потянулись раненые. Кого несли, кто ковылял сам. Говорили, что от одиннадцати цехов «Густлов-верке» остался один и то без перекрытия. Лазарет не успевал принимать раненых и покалеченных, они валялись прямо на мостовой, на крыльце, в коридорах. Из-под развалин выкапывали мертвых и изувеченных. Около крематория росли штабеля трупов. Прошел слух, что под одним из разрушенных блоков обнаружен труп писателя, видного деятеля германской социал- демократии Рудольфа Брейтшейда. Его жена Тони, заключенная вместе с ним, осталась жива, а он погиб.
Весь день Бухенвальд залечивал раны, нанесенные бомбежкой. Тушили пожары. Спасали заваленных. Сжигали убитых. А за колючей проволокой сновали вооруженные эсэсовцы, рычали танки в тени высоких кустов – охрана боялась, что, пользуясь паникой, мы разбежимся.
Итак, военные заводы ДАУ и «Густлов-верке» перестали существовать. Но можно ли радоваться, когда более трехсот наших товарищей погибло, несколько десятков умирает сейчас с оторванными руками, ногами, с пробитыми головами, раздавленными животами? Правда, вместе с ними погибло и много наших мучителей-эсэсовцев, мастеров, но казармам СС не нанесено существенного вреда. Значит, они отделались легче нас: погибли только те, кто был на работе, на посту, а их не так много.
В тот же день ко мне опять пришел Валентин Логунов. На лице озабоченность, но и торжество.
– Иван Иванович, что делать – оружия ребята столько натащили, не знаю, куда девать. Во всех цветочных горшках, в столах пока упрятали трофеи, а дальше…
– У нас то же самое, Валентин. Кто жив остался. не пришел с пустыми руками. На эту ночь спрячьте как-нибудь. Эсэсовцам сейчас не до нас. Завтра что-нибудь сообразим.
Всю ночь лагерь не спал.
До утра в лазарете шли срочные операции и перевязки. Никто из врачей и санитаров-немцев, русских, австрийцев, чехов – не покинул своего места, пока последнему пострадавшему не была оказана помощь.
А в тайных местах – в подвалах, на чердаках – срочно прятали принесенное оружие. Наш арсенал пополнился большим запасом. Трудно представить, как в грохочущем аду бомбежки, когда прямо на головы сваливаются стальные летающие крепости, ухают взрывы, все вокруг рушится и горит, трудно представить, что человек может еще не просто выбежать из цеха, а захватить с собой винтовку или пистолет, гранату или мину. Может не просто перескочить через убитого эсэсовца, а нагнуться и отцепить его пистолет. Может на носилки или тележку под трупы заложить это оружие, и, пользуясь растерянностью охраны, пронести его в лагерь.
Но значит может, раз все это было!
Через несколько дней жизнь в Бухенвальде вошла в свою обычную колею. Все рабочие команды, занятые ранее на военном производстве, уходят теперь каждое утро разбирать развалины, переносить трупы в крематорий. Столб огня стоит не опадая над трубой крематория, печи работают на полную мощность круглые сутки.
Починены крыши на бараках, пробитые осколками, вставлены стекла. Упрятаны подальше в глубокие
