Буссе отводит глаза:
– Ничего не могу сделать, Иван. Когда мог, делал. А сейчас ничего не могу. Эсэсовцы носятся с этим транспортом, как будто вся их дальнейшая жизнь зависит от него. Да и список очень велик.
– В том-то и дело, что список велик, – подхватываю я. – И ты догадываешься, что это наши командные кадры.
Буссе раздумывал, не решаясь еще обещать мне что-либо определенное.
– Видишь ли, Иван, сам я сделать ничего не могу. Это могут сделать только врачи, если я им скажу. Но они сейчас под строгим контролем эсэсовских врачей. Мы рискуем потерять хороших товарищей, если наши действия будут раскрыты. Ты хорошо знаешь, что они будут уничтожены.
– Но пойми, Эрнст, – упорствую я, – этот транспорт срывает – наши планы восстания. Ты видишь, как меняется обстановка. Даже завтра может появиться возможность действовать.
Несколько минут Эрнст Буссе сидит в глубокой задумчивости. Потом твердо смотрит мне в глаза.
– Ты прав. Обстановка такова, что наступает время действовать. Будем действовать! Сделаем, Иван. Одних положим как больных в лазарет, других забракуют врачи. Это, конечно, большой риск. Беру его на себя…
«Беру его на себя», – сказал Эрнст Буссе. А это значит, что я не знаю подробно, как ему удалось провести эсэсовских врачей. Но так или иначе, все шестнадцать наших командиров, полежав с полмесяца в лазарете, снова появились в лагере. Не один-два спасены от транспорта, как это было до 1945 года, а шестнадцать.
Так ощутимо расширяется на глазах всех заключенных и все еще невидимо для эсэсовцев влияние подпольной организации перед решительным броском.
Глава 15. 15 часов 15 минут
Дело уже шло к весне, когда Николай Кальчин вдруг огорошил меня вопросом:
– Иван Иванович, скажи откровенно: у тебя нет сомнений в реальности нашего боевого отряда?
Смотрю на него с удивлением.
– Нет, Николай, у меня никаких сомнений нет. Командирам и комиссарам бригад я верю. С батальонами 44, 30 и 25-го блоков у меня личные связи. Они неоднократно проверялись, ты сам знаешь.
Кальчин мнется, что-то недоговаривает.
– Скажи, Николай, и тоже откровенно, на чем основаны твои сомнения.
– Сомнения не только у меня, Иван Иванович, но и у других членов русского Центра и у членов лагерного комитета. Думаю, что назрела необходимость провести смотр всех русских боевых отрядов. Что ты скажешь на это?
– Рад сделать это, чтобы военнополитический Центр убедился в нашей готовности. Но я против того, чтобы большое число иностранцев знало об этом.
Николай почему-то взорвался.
– Ты что же, не веришь активнейшим подпольщикам Бухенвальда? Немцам, чехам?
Отвечаю как можно спокойнее, все еще не понимая причины его раздражения.
– Нет, почему же, верю. Верю немцам, таким, как Вальтер Бартель и его товарищи, верю чехам, таким, как Квет Иннеман. Но смотр и без того связан с нарушением конспирации, и осторожность нам не помешает. Я хорошо помню урок, преподанный мне Центром, когда батальон. Валентина Логунова чуть не выдал себя.
– Тогда было другое время, – пробует возразить Кальчин.
– И сейчас я не могу доверить судьбу отряда многим людям.
– Ну, ладно. Кого пригласить на смотр, это ты доверь мне. Не возражаешь?
– Нет, конечно. До завтра я подумаю, как провести смотр.
Приближался какой-то праздничный день, когда эсэсовцы обычно не заглядывают в лагерь, пьют свой шнапс, горланят песни, ходят к девкам. В такие дни только усиливались гарнизоны дозорных вышек и сторожевых постов. Но это далеко от нас, по ту сторону забора.
На такой день был назначен «парад».
Командирам было объявлено, чтобы к 9 часам утра выводили подразделения на определенное место вблизи своих бараков.
Настал теплый, совершенно весенний день. Люди высыпали из бараков на солнышко. Мы с Николаем Кальчиным вливаемся в толпы гуляющих, как и остальные, принимающие парад. Внешне ничего не было заметно. Только у входов в бараки, по углам, на перекрестках стояли озабоченные комбаты. Увидев нас, они как бы между прочим направлялись вперед, словно ведя нас от группы к группе.
Вот мой 30-й блок. Тут меня все знают. И я всех знаю. Вон они, черти, поднимают руки в знак приветствия.
А Валентину Логунову опять неймется. Его бойцы принимают стойку «смирно». Ну, погоди, достанется тебе!
Но что это? У 25-го блока пытаются строиться в шеренги. Конечно, это Васька Цуцура! Васька, дорогой мой, неугомонный, больше осторожности! И так все понятно кому надо. Когда же ты научишься сдержанности?
Да, кажется, мы себя «покажем»! И даже больше, чем следует. И хотя постороннему глазу вроде бы ничего не заметно, но где же наша конспирация? Похоже, что все знают все!
