— Проголодались, бестии! — прибавил исправник, — эх! кабы артиллерия! Вот картечью-то брызнуть бы в мерзавцев; как овцы кинулись бы врассыпную.
— Вон, должно быть, сам Илья Танцур! — сказал офицер, взяв бинокль у генерала, — я догадываюсь, что это, верно, он; только вовсе не в красной разбойничьей рубахе; вон посреди лагеря стоит, будто распоряжается, рослый такой, окружен всеми…
— Ах ты, варвар, шельмец! — крикнул Рубашкин, — и в самом деле, он, узнаю его; он еще в Сырте мне помог. Как люди-то меняются!
В лагере между тем тотчас заметили появление господ на окраине холма. За полчаса перед тем только кончилось укрепление первого становища табора. В числе нескольких сот взрослых тут было человек восемь с охотничьими и солдатскими ружьями. Старики Гриценко и Шумейко привели к табору своих хуторян и стали одними из главных помощников Ильи.
— Да, теперь мужик не дешев стал, теперь вздорожает! — говорил Гриценко, несмотря на свои годы, хлопоча у постановки лагеря. Он знал, как здесь некогда жители отбивались от татар, и взялся руководить устройством первого стана. С шутками и со смехом все принялись уставлять по его указаниям кругом себя возы. То там, то здесь раздавался плач детей, вой и причитыванье баб. Но мужчины храбрились.
— Лишь бы нам за Емелькины Уши пробраться да на перевозе за Волгу уехать. А там уже степями уйдем. Отчего не уйти? Кто остановит? Тут сейчас пойдут царские земли, а не пустят туда, далее уйдем.
— Куда же вы уйдете, беспутные? — причитывала, кашляя, одна старуха, — ой, переловят вас всех, перевяжут и пересекут.
— В Белую Арапию, тетка, уйдем, коли так!
— Да вы сдайтесь, беспутные! — голосила старуха, сидя на опрокинутом бочонке, — ну их! жили, жили, а теперь броди по свету нищими. Ну куда вы затеяли, в какую такую это Белую Арапию? Где она?
— На вольных землях за Астраханью, где рай житье, на речке Белорыбице.
— Да вы меня послушайтесь, ребята! Муж, покойничек-то мой, на эту Сырдарью ходил. Ну… тьма- тьмущая народу тогда тоже было поднялась. Ну… не доходя этой Сырдарьи, и переловили, воротили да и дали каждому на дорогу по сту розог, а придя домой, опять по сту, да еще в оба раза и обобрали. Так-то и с этой, с Белой Арапией, вам на сиденьях будет. Покоритесь, ох, воротимся; вон скотинка целый день не емши стоит, детям побегать, побаловать негде. Куда вы наши старые кости волочите? Не дождаться нам той воли во веки веков.
Поднялись было крики других баб. «Чем вам отбиваться, безумные? Их сила, а вы? Куда вам против господ идти».
— Мы вольные теперь! — отозвался Кирилло, — идем, куда хотим, коли тут теснят, истязают, вот что…
— Бабам глотки заткнуть! — крикнул Гриценко, — а не то Волга недалеко, придем перетопим всех, кто трусит.
— Идти назад! — закричали одни.
— Идти вперед, сниматься! Сниматься опять, в поход! — закричали другие. — Илья, приказывай!
— Как мир скажет, так тому и быть, — отозвался Илья, — я вам, православные, не сказ!
— Да нет… да ты, Илья Романыч, сам скажи, как думаешь. Сам, ничего; вона еще их слушать! — заговорили десятки голосов, — оно, конечно, мир главное… Кто против мира? Однако же скажи и ты.
— Что православные! Надо отбиваться и идти вперед. Тут милости теперь не жди; как мух, нас теперь передушат дома.
— А идти, так идти! Поднимайтесь, братцы, запрягай возы, выезжай. Гайда, вперед! Эка невидаль!
— Какие войска! — заговорил кто-то, — то не войска, ребята, то обман опять! Выжига-исправник савинских понятых переодел, а городские чиновники офицерами переоделись. Ей-богу, так! Эка, пугать…
Толпа загудела и разделилась на две стороны. Одни настаивали идти вперед, другие — воротиться.
— Да вы слушайте. Переберемся через Волгу, к нам пристанут другие села. Вон асеевцы, зеленовцы, головиновцы присылали спрашивать, приставать ли к нам?
— Нет, ребята! — перебил Гриценко, — даром мы на старости лет воротились из бегов. Мы воли чаяли. А где она! Аль опять нам в бродяги идти, разбежаться по волчьим билетам с холоду да с голоду?
— Ой, воротитесь, безумные да беспутные! — голосила баба на бочонке, — не сносить вам головушек! Эки прыткие какие, в Белую Арапию! А где она, вольная-то Арапия? На том свете только и будет нам волюшка, братцы, в могиле, вот что!
— Ой, не голоси, тетка, кишки выпустим!
— Вперед!
— Назад!
— Где капиталы у нас? С чем идти?
— Бог поможет!
Илья вскочил на воз, замахал шапкой и стал кланяться. Все затихли.
— Братцы, православные! Назад нам не идти более. Что бог даст, пойдемте далее. Войска тронут — отбиваться до последней капли крови.
— Отбиваться, отбиваться! — закричали все.
— Все теперь согласны?
— Все, все!
— Выходите же опять далее, запрягайте возы, а стрелкам идти по бокам!
Гул и шум усилились. Все кинулись снова запрягать возы. Небо перед тем нахмурилось. Стали сбегаться тучки. Ветер подул. Дождь было закапал и перестал.
Тут на обрыве косогора появились над долиной господа парламентеры. В лагере их сразу заметили, озадачились, стихли мигом и стали переглядываться. Исправник что-то сказал отцу Ивану. Священник замахал с обрыва платком.
— Цытьте, цыма-те! — загудела толпа в лагере, — поп о чем-то сказать хочет.
— Что вам, батюшка? — спросил из толпы Илья.
— Вас надули, ребята, образумьтесь! — начал отец Иван с обрыва, — воротитесь, только с уговором: выдайте зачинщиков исправнику — Илью, Кириллу и десятского.
— У нас нет зачинщиков, мы все зачинщики! Коли брать силой нас, берите всех!
— Илью Танцура с товарищами выдайте!
— Не выдадим, не выдадим! Мы все зачинщики! — ревела внизу толпа.
— Бога вы не боитесь, образумьтесь! По вас стрелять будут!
— Не выдадим, не выдадим!
Священник вынул крест из-под рясы и, подняв его над головой, пошел по откосу обрыва к лагерю.
— Нейдите, батюшка! — крикнул вдруг Илья, — нейдите, сами не продавайте бога!
— Выдайте его, ребята! — сказал опять священник, не переставая идти с крестом над головой.
В лагере настала мертвая тишина.
— Убью, батюшка! — крикнул Илья и поднял ружье. Исправник кинулся к священнику и остановил его.
— Нейдите, отец Иван, довольно. Тут все надежды потеряны.
— Да их бы так пустить идти! — сказал офицер, — пусть бы себе шли, ведь далеко не уйдут! А пыл остынет.
Исправник с злобной иронией взглянул на офицера.
— Какие вы, господа, я вижу, еще дети. Стыдились бы говорить! Не видите вы, какие это звери?
Офицер покраснел, замолчал и стал в бинокль опять разглядывать лагерь. Исправник выступил вперед, покричал, погорячился, погрозил и, наконец, объявил, что, если бунтовщики сейчас же не выдадут Ильи, Кириллы и десятского, он уезжает, явится с войском, и тогда уже им пощады не будет.
