грудей, потянулся к их скрытому теплу, вдыхая аромат, схожий с запахом дерева, миндаля и корицы; он развязал ремешки ее сандалий — его глазам предстали ноги девочки, и, лаская, он узнавал их они ему такие и снились — невинные и легкие. Он снял с нее брюки, и ему открылась упругая округлость ее живота, темная впадина пупка, удлиненная ложбинка на спине — он ее гладил горячими ладонями, — и ее округлые, чуть покрытые золотистым пушком бедра Он смотрел на нее: ее обнаженная фигура вырисовывалась на фоне глубокого ночного неба, — и тогда его губы заскользили по ее телу, словно прокладывая невидимые дороги, спускались в долины и проделывали туннели, — так он рисовал географическую карту ее тела. Она тоже опустилась на колени, а когда тряхнула головой, копна ее волос рассыпалась, и темные в ночи локоны заплясали на ее плечах. Франсиско сбросил с себя одежду: они смотрели друг на друга, словно первые мужчина и женщина — еще до познания изначальной тайны.
Ирэне никогда еще так не любила она не знала такой беспредельной жертвенности, без опасений и недомолвок, не помнила, когда испытывала такое наслаждение глубокого взаимного слияния. Изумленная, она открыла для себя новое, удивительное тело своего друга, его жар, вкус, аромат; она словно исследовала его, овладевая им пядь за пядью, осыпая только что придуманными ласками. Никогда еще она не отдавалась с такой радостью празднику чувств: бери меня, обладай мною, вбирай меня, потому что я тоже беру тебя, обладаю тобой, вбираю тебя. Она уткнулась лицом в его грудь, вдыхая его тепло, но он слегка отстранил ее и посмотрел прямо в глаза В их черном и блестящем зеркале отразилось его собственное «я», прекрасное, благодаря разделенной любви. Шаг за шагом они начали восхождение по ступеням неумирающего ритуала Она приняла его, а он отдался течению, уносящему в самые укромные ее сады, и оба, в стремлении упредить друг друга, шли к одной цели. Франсиско улыбался от переполнявшего его счастья: он нашел женщину, которая виделась ему в его грезах, начиная с отрочества и потом на протяжении многих лет, когда он искал ее в каждой женщине, искал подругу, сестру, любовницу, товарища. Долго, неторопливо, под сенью мирной ночи он жил в ней и, задерживаясь на пороге каждого ощущения, восторженно приветствовал блаженство, обладая тем, что она отдавала ему. Много позже — когда он почувствовал, как дрожит ее тело, словно струна музыкального инструмента, как на его губы живительной струей падает ее глубокий и протяжный выдох, — внутри у него будто прорвалась огромная запруда, и сила обрушившегося течения потрясла его, наполнив Ирэне водами счастья.
Некоторое время, слившись в безраздельное целое, они пребывали в состоянии глубокого покоя, познавая истинную полноту любви; они дышали в одном ритме, и их тела трепетали в унисон, пока оба не почувствовали прилив нового желания. Ощущая, как в ней вновь разрастается мужская плоть, она потянулась к его губам, и они слились в нескончаемом поцелуе. Единственным свидетелем было небо, когда они, царапаясь о камни, покрытые пылью, сминали в любовном хаосе сухие листья и, вознаграждая себя за неиссякаемый пыл, бились в лунном сиянии, охваченные страстью, пока не изошли последним потом, пока с последними вздохами не отлетели их души; и тогда они погрузились в небытие, не размыкая объятий, не разъединяя губ, и грезили одними и теми же сновидениями. Они стояли в начале неотвратимого пути.
Раннее утро только начиналось, когда они, ошеломленные недавней близостью и единством души, проснулись, разбуженные воробьиным галдежом. Но тут они вспомнили труп в руднике, и к ним мгновенно вернулось чувство реальности. Гордые своей разделенной любовью, все еще охваченные трепетом и восхищением, они оделись, сели на мотоцикл и направились к дому Ранкилео.
Склонившись над деревянной лоханью, женщина стирала одежду, растирая ее щетками из свиной щетины. Чтобы не топтаться в луже, образовавшейся на глиняном полу, она уверенно стояла крепкими ногами на толстой доске, а натруженными руками энергично терла, выжимала, а потом складывала постиранное в ведро: затем одежду предстояло прополоскать в проточной воде. Дигна Ранкилео оказалась дома одна: дети были в школе. Лето давало о себе знать созреванием плодов, буйством цветов, душными часами сиесты и порханием белых бабочек, мелькавших там и сям, подобно унесенным ветром платкам. Поля заполонили стаи птиц: их щебет соперничал с неумолчным гудением пчел и оводов. Дигна ничего этого не замечала — опустив руки в корыто, она была далека от всего, что не касалось ее тяжелой работы. Рев мотоцикла и дружный лай собак привлек ее внимание: она подняла глаза Увидела, как по двору, не обращая внимания на лай, к ней идет журналистка вместе с ее неразлучным товарищем — тем, что постоянно таскает с собой фотоаппарат. Вытерев руки о передник, Дигна пошла им навстречу не улыбаясь: еще не глянув им в глаза, она догадалась, что новости — плохие. Ирэне Бельтран робко обняла ее: как умела, выразила соболезнование. Мать сразу всё поняла В ее глазах, привыкших к горю, не было слез. В отчаянии она зажала себе рот, но не успела сдержать вырвавшийся из груди хрип. Пытаясь скрыть свою слабость, она стала кашлять и, поправив на лбу выбившуюся прядь, сделала знак юноше и девушке войти в дом. Они сели за стол и некоторое время молчали, пока Ирэне, тщательно подбирая слова, не пробормотала.
— Думаю, мы ее нашли…
Не останавливаясь на страшных подробностях, она рассказала все, что они видели в руднике, однако не утверждая, что найденные останки принадлежат Еванхелине. Но Дигна отбросила сомнение: она уже много дней ждала подтверждения смерти своей дочери. Она знала это по скорби, что охватила ее сердце начиная с той ночи, когда ее увезли, и еще по опыту, накопившемуся за столько лет диктатуры.
— Те, кого увозят, не возвращаются, — сказала она.
— С политикой это не имеет ничего общего, сеньора, это — обычное преступление, — возразил Франсиско.
— Это одно и то же. Ее убил лейтенант Рамирес, он господин положения, он вершит закон. А что могу сделать я?
Ирэне и Франсиско тоже подозревали офицера. Он и арестовал Еванхелину, полагали они, чтобы расквитаться с ней за нанесенное ею унижение на глазах у стольких свидетелей. Он, быть может, хотел задержать ее на пару дней, но не рассчитал хрупкости узницы и переборщил с наказанием. Когда же произошло непоправимое, быстро смекнул, что делать, и, подделав запись в дежурном журнале, чтобы оградить себя на случай дознания, решил укрыть тело в руднике. Но это были всего лишь предположения. Нужно проделать долгий путь, чтобы докопаться до этой тайны. Пока юноша и девушка умывались у канавы, Дигна Ранкилео приготовила завтрак. Все то время, пока Дигна привычно разжигала огонь, кипятила воду и расставляла на столе тарелки и чашки, она старалась скрывать свое горе. Она не привыкла выказывать свои чувства.
Почувствовав запах горячего хлеба, Ирэне и Франсиско осознали, насколько голодны: со вчерашнего дня у них не было во рту ни крошки. Ели они не спеша, посматривая друг на друга, словно вновь узнавая, улыбались, вспоминая недавно пережитый праздник, и касались друг друга в знак взаимного обещания. Хотя вокруг них развертывалась трагедия, они пребывали в состоянии эгоистического блаженства, словно им удалось собрать головоломку собственной жизни и разгадать путь их судьбы. Под сенью очарования своей новой любви они считали, что защищены от любого зла.
— Нужно передать Праделио, чтобы не искал свою сестру, — вспомнила Ирэне.
— Это сделаю я, а ты подожди меня здесь: отдохни немного, а потом проводишь сеньору Дигну, — решил Франсиско.
Поев, он поцеловал подругу и, сев на мотоцикл, уехал. Он хорошо помнил дорогу и вскоре без помех добрался до того места, где они оставляли лошадей, когда Хасинто вел их в первый раз. Там, среди деревьев, он оставил мотоцикл и начал подниматься на гору. Доверяя своей способности ориентироваться, он рассчитывал без каких-либо трудностей найти убежище, но вскоре догадался, что это будет нелегко: за эти дни местность изменилась. Первый летний зной опалил склоны гор, сжигая растительность, и вызвал раньше времени жажду земли. Цвета поблекли. Не узнавая ориентиров, которые он запомнил в прошлый раз, Франсиско положился на интуицию. На полпути, уверенный, что сбился с дороги, он в отчаянии остановился: ему показалось, что он кружит на одном месте. Если бы не подъем, он мог бы поклясться, что движется по кругу. Силы оставили его: сказывалось напряжение, накопившееся за последние дни и за ночь, проведенную в руднике. По мере возможности он всегда избегал необдуманных действий. Подпольная работа приучила его к опасностям и риску, но он предпочитал заранее разработать план и стремился ему следовать. Ему не нравились рывки. Однако он отдавал себе отчет и в том, что бесполезно что-то планировать, ибо его жизнь тогда превращалась в хаос. Ему было привычно чувствовать опасность, которая носится в воздухе, как струя невидимого газа достаточно искры, и вспыхнет всепожирающее пламя, но, подобно другим, которые находились в такой же ситуации, он об этом не думал. Он стремился ограничить