один человек.
' Среди этого змеиного гнезда', – мысленно договорила за нее И-Лэнь. Право, не стоит думать, что императрица хоть чуть-чуть отличается от остальных своих ' обитателей'. Старая ' эфа цуа', еще смертельно опасная. Кто знает, что на самом деле у нее на уме?
– Последнее время мне попадаются люди с такими глазами, что я чувствую беспричинный страх, – неожиданно сказала Жань Э, – Этот муж моей фрейлины, судья. А вчера приходил человек, которого я знаю давно – Жэнь Гуй, военный министр, – и у него в глазах тоже было… что-то ужасное. Могут ли люди настолько меняться?
– Могут, – твердо ответила И-Лэнь, – Теперь я это точно знаю.
О-Лэи с трудом разлепила веки, думая о том, что, быть может, сегодня ей удастся умереть. С того момента, как она окончательно пришла в себя во дворе в 'Доме цветущей сливы', произошедшее с ней до сих пор представлялась ей каким-то нескончаемым кошмарным сном. В самом деле, с ней этого никак не могло случиться. Пусть даже ей довелось, случайно или намеренно, выпасть из окна и попасть в лапы отвратительно воняющего разбойника-простолюдина, но чтобы табэй, слуга Императора, не поверил ей, когда она принялась кричать во все горло, называя столь высокие имена? Чья-то волосатая, воняющая потом рука попросту засунула ей в рот грязную тряпку и так, – мычащую, испачканную, беспомощную, ее вынесли вместе еще с двумя десятками перепуганных проституток.
Если бы она знала, что последует за этим, она бы покончила с собой в тот же день, она бы перегрызла себе вены, хотя, говорят, это удалось только правителю Лю за день до собственной казни в прошлом году. Вечером ей принесли воды, и она решила хотя бы попить, чтобы окончательно не обессилеть – она ведь не пила уже больше суток. Еще совсем недавно Господин Шафрана сам предлагал ей золотой кубок, украшенный мифическими птицами и змеями с рубиновыми глазами, наполненный подслащенным гранатовым соком, – а она тогда сказала с улыбкой, что вкус граната кажется ей – подумать только! - слишком насыщенным. Кто бы знал, что буквально на следующий день она будет лежать в какой-то грязной дощатой каморке и сглатывать кислую, наполняющую рот слюну при одной мысли об этом? Так что уговаривать себя ей долго не пришлось, не смотря на то, что чашка, в которой ей подали воду, была недостойна и дворцовой собаки. А потом… потом ей снились какие-то удивительные, очень реальные сны. Тело сделалось каким-то ватным и необычайно ласковым. О-Лэи видела все, словно в тумане, очень отчетливо, но картинки не складывались в единое целое, ускользая из памяти легко и стремительно. Пришел какой-то человек. Ласково улыбаясь, предложил раздеться. О-Лэи разделась, словно со стороны глядя, как она щебечет какие-то глупости и как он сосредоточенно ощупывает ее. Больше он ничего не сделал. Просто посмотрел и ушел, а О-Лэи, заливаясь счастливым смехом, как была голой легла на грязное дерюжное ложе и, не в силах остановиться, бормотала что-то себе под нос. Потом пришли женщины. Они были грубыми, ужасно ругались и воняли, и накрашены были очень небрежно. Они что-то говорили на своем ужасном уличном жаргоне, – так, что О-Лэи, в лучшем случае, понимала одно слово из трех. Они сказали, что всех их куда-то увезут и грубо рассмеялись, когда О-Лэи заявила, что как раз мечтала когда-нибудь отправиться в далекое путешествие. Потом самая отвратительная карга схватила ее за руку, посмотрела ей в глаза и велела оставить, так как она ' не в себе'. О-Лэи отчего-то это показалось очень обидным, она отвернулась и заплакала, а потом снова уснула, и во сне ей снился Шуань-Ю, и он был с ней невыносимо груб. А потом туман рассеялся, и в ноздри О-Лэи ударил мерзкий запах чужого пота, и пришла боль.
Она принялась кричать, и ее ударили по лицу, один раз, потом другой. Потом вбежала толстая женщина, и мужчина, изнасиловавший ее, ушел с недовольным ворчанием. Опьянение ушло, и О-Лэи в молчаливом ужасе начала осознавать, наконец, куда она попала и что ей предстоит.
Она чувствовала себя опоганенной, изгаженной. Ей хотелось тереть себя до крови, содрать вместе с кожей отвратительный сальный запах чужого немытого тела, оставшийся на ней. Все вокруг тоже было ужасающе грязным, никаких принадлежностей, чтобы умыться и причесаться, ей не дали. Внизу, сквозь щели грубого дощатого пола, слышались такие звуки, что у О-Лэи покраснели не только щеки, но и уши, и шея. Она поднялась, – резко, рывком. Натянула на себя изрядно испачканную одежду. Огляделась в поисках окна, но его не было. Она находилась на маленьком пыльном чердаке без окон, прямо под соломенной крышей. По некоторым признакам, ночь – вторая ночь этого кошмара наяву, – была на исходе.
В комнате не было ничего, что бы могло помочь ей умереть. Даже кровати, – только куча соломы, накрытая грубым шерстяным покрывалом, которое ей не хватило силы разорвать, хотя она с трудом представляла себе, что будет, если ей это все же удастся. Какое-то время О-Лэи металась по своей клетке, какое-то время плакала. Сквозь щели в стенах ей было видно, что занимается рассвет и она, собрав последние силы, принималась судорожно придумывать выходы из создавшегося положения и, обнаружив их очевидную нелепость, снова разрыдалась – глухо, обессиливающе.
У нее почти не осталось сил, когда на ней пришли, но на этот раз О-Лэи отчаянно сопротивлялась. Ей дважды удалось укусить 'хозяина', изнасиловавшего ее ночью, и ее на этот раз избили куда серьезнее. Боль была очищением, облегчением, подумала О-Лэи, соскальзывая в кружащуюся багровую темноту. Когда она очнулась, она поняла, что ее не только снова изнасиловали, но на этот раз и связали. Тело распухло и болело, глаз заплыл, ребра, казалось, треснут при каждом вздохе. Ее, будто тюк с шерстью, завернули в дерюгу, обвязали веревкой и свалили поверх груды отвратительно воняющих кож в какой-то тряской и грязной телеге. И эта телега двигалась куда-то в темноту – а сквозь щели купола О-Лэи видала, что наверху темнота – или она ослепла? В ужасе от этой мысли она принялась извиваться, и стонать, но с разбитых губ срывались только какие-то придушенные хрипы. Наконец, на уровне ее глаз показалось чье-то неразличимое в темноте лицо.
– Жива, – сказала какая-то женщина скрипучим тоном, – я думала, Тюй Ху ее таки-порешит. Девчонка чуть не откусила ему палец.
– Дай ей воды, – послышался чей-то неразличимый мужской голос, – Если помрет – какой тогда с нее прок?
Женское лицо исчезло, и потом у губ О-Лэи появилась щербатая чашка с водой. Вода! О-Лэи потянулась было к ней, но потом, вспомнив, нечеловеческим усилием отстранилась, замотала головой.
– Умная девчонка! – бесстрастно сказала женщина, – Поняла, что прошлый раз ей что-то подмешали, – и добавила тоном, в который О-Лэи поверила, – Пей, не бойся. Я ведь не Тюй Ху, мне от тебя ничего не надо!
Из темноты неразличимо хохотнул мужской голос. О-Лэи принялась пить, шипя от боли в разбитых губах, стукавшихся о край чашки при каждом броске телеги.
После нескольких глотков она, обессилев, откинулась назад.
– Куда мы едем? – просипела она.
– Смотри-ка, интересуется, – захохотала теперь женщина, – Эй, птичка, а не все ли равно? Наше дело простое, ему везде применение найдется!
– Я… не…шлюха… – еле проговорила О-Лэи. Вокруг нее все кружилось, предметы то наплывали на нее, становясь ужасающе огромными, то съеживались.
– Все мы когда-то не были шлюхами, – раздумчиво сказала женщина, – Жизнь, знаешь ли, – она и не такое делает.
О-Лэи хотела возразить, хотела потребовать, чтобы ее немедленно вернули в столицу, но вместо слов в ее горле родился неожиданный саднящий кашель, а потом внутри будто что-то лопнуло и она провалилась в темноту.
Потом все помнилось какими-то обрывками: лицо той женщины, чьи-то неразборчивые проклятия и жесткие руки, выносившие ее наружу, когда ей приходило время справить надобности, а потом снова и снова – дикие, нелепые, лихорадочные сны. О-Лэи пылала в жару, ее раны воспалились, а тело сотрясал сухой кашель. Несколько раз она слышала голос отвратительного Тюй Ху, и один раз он сказал что-то вроде того, что ' эту падаль стоит выбросить, пока она не изгадила все кожи'. В половине своих лихорадочных видений она пыталась бежать, а он, этот ужасный человек, настигал ее. О-Лэи кричала и плакала, царапая сорванными ногтями жесткие кожи.
Через несколько показавшихся бесконечными дней горячка все же отступила, и пришло время слабости,
