искать себе другую добычу. В конце концов, Нойто выбрал второе решение и теперь со сжимающимся сердцем поглядывал на небо. Хуже всего будет, если он неверно рассчитает время и останется ночью один на один с голодным, раненым, озлобленным хищником. Уснуть – значит погибнуть, и это Нойто понимал хорошо.
К полудню выглянуло солнце, мороз окреп, с гор подул ветер, раскачивающий кроны и мешавший Нойто слышать. Теперь он уже не мог позволить себе часто оборачиваться, чтобы следить за своим противником. Он шел, закусив губу и смахивая пот, заливавший глаза, оседавший на бровях и ресницах белым окоемом. Одна рукавица превратилась в обугленные лохмотья и левая обожженная рука теперь сильно мерзла, ее приходилось отогревать, а когда она отогревалась, возвращалась боль. Иногда боковым зрением он видел осыпающийся с ветвей снег, и в животе на мгновение становилось пусто и противно. Нойто машинально втягивал голову в плечи, ожидая смертоносного прыжка и ускорял шаг. Снегоступы, казалось, с каждым шагом становились все тяжелее.
Солнце, еще вот только что стоявшее в зените, уже скатилось в кроны, внизу, в подлеске, начала сгущаться темнота, длинные перепутанные тени колебались и извивались, будто живые. Рысь вроде бы отстала, но Нойто знал, – она, возможно, остановилась зализать свои раны, зная, что в темноте настигнет его. Он уже не шел, – ковылял, тяжело опираясь на срубленную слегу и неровно, хрипло дыша. Сил почти не оставалось, волнами накатывала предательская, равнодушная ко всему вялость…
Ему показалось – или лес поредел? В начинающихся сумерках Нойто боялся, что отчаянная надежда сыграет с ним плохую шутку. Но он все-таки из последних сил ускорил шаг и почувствовал, что уклон вниз стал еще круче, впереди между деревьями завиднелись просветы, тропа расширилась. Однако до кромки леса было еще так далеко…
Нойто оглянулся. Он уже не видел, – скорее, чувствовал рысь, его глаза безошибочно отыскали ее в кроне ели в каких-то жалких десяти-пятнадцати корпусах. И резкий уклон вниз даст ей то преимущество, которого она дожидалась, – сейчас, когда он начнет спускаться, она прыжком опрокинет его в снег и тогда…
Нойто резко оттолкнулся слегой, почувствовал, что скользит, зашатался… Набирая скорость, он покатился с горы в ворохе снежной пыли, еле уворачиваясь от встающих на пути деревьев, цепляясь за попадающиеся на дороге стволы. Развернув корпус боком, ему удавалось какое-то время скользить вниз, не набирая скорость до неуправляемой, затем, обняв попадающееся дерево, разворачиваться другим боком и снова скользить, виляя между молоденькими деревцами. Ветки хлестали его по лицу, снегоступы вместе с ногами уезжали вперед, когда он почти повисал, хватаясь за ветви, снег запорошил глаза. Сзади, куда дальше, раздавались разъяренные вопли: рысь, потеряв добычу из виду, пыталась настичь его. И Нойто решился: выставив вперед одну ногу и изо всех сил стараясь удержать равновесие, он понесся по склону что есть силы, – так, что ветер в ушах засвистел. Только бы не упасть! Ему удалось удержаться на ногах, развернувшись по широкой плавной дуге, и, пригасив скорость, на ходу осваивая новый способ передвижения, Нойто засмеялся от облегчения и восторга. Хороши снегоступы! А он еще удивлялся, зачем Кухулен обливает их водой и держит на морозе!
Пару раз он все же ткнулся носом в снег, однако тут же вскакивал и продолжал мчаться вниз, разворачиваясь, как только скорость начинала его пугать. Ветви и стволы мелькали мимо с завораживающей быстротой.
Солнце коснулось земли в тот момент, когда он буквально вылетел на небольшой лысый косогор, зацепился руками за кривую березу, растущую на самом краю, и замер, тяжело дыша. Дальше склон ровно и полого уходил вниз. Темная стена леса оставалась позади, а вперед, до горизонта, простиралась степь, поросшая небольшими островками кустарника, неприютно качавшегося на ветру.
Сзади послышался треск, и Нойто обернулся. Рысь, разозленная тем, что добыча уходит от нее, прыжками неслась к нему по земле, увязая по брюхо в снегу и оскалив морду. Из ее правого бока торчала стрела, прочертив темную дорожку крови на пятнистой шкуре. Нойто дернул стрелу из колчана, прицелился и снял зверя в прыжке, когда разделявшее их расстояние так сократилось, что он почуял горячий и смрадный запах из пасти. Рысь коротко взвизгнула и рухнула в снег, заскребла когтистыми лапами. Снег под ней быстро темнел. Нойто с налету всадил в нее еще одну стрелу и замер. Рысь попыталась было ползти, потом дернулась и застыла.
' Плохо, Нойто, – отчетливо услышал он голос Кухулена, – Плохо зверя взял, всю шкуру распорол, мучиться заставил. Огневается на тебя Хозяйка, да и со шкуры теперь никакого толку не будет.'
' Зато жив', – мысленно возразил Нойто деду, глядя, как рысь испускает дух.
Соблазн добыть когти был слишком велик, и он позволил себе задержаться у туши, чтобы вырезать когти и снять длинную ленту шкуры от ушей до хвоста – кто знает, может, доведется выделать, а носить этот трофей он будет, – знал, что будет!
Вытерев о снег окровавленные и почему-то переставшие болеть руки, Нойто поднялся на ноги. Почти стемнело. Надо уходить, – запах свежей крови в морозном воздухе разойдется далеко – и быстро. Он тщательно снял со шкуры остатки мяса, еще раз протер снегом, упаковал и даже с некоторым сожалением оглянулся на то, что еще недавно было сильным, опасным и прекрасным существом, угрожавшим ему, Нойто.
' Так будет с каждым моим врагом!' – с опьяняющей яростью подумал он и, гикнув, полетел вниз, раскинув руки, как птица.
Нойто шел еще больше десяти дней. Дважды заночевывал в стойбищах. Один раз у своих, охоритов, из рода Озерных Журавлей, второй раз – у ичелугов. С тех пор, как угэрчи Илуге привел с Полей Аргуна Небесного Жеребца, вожди всех племен сели вокруг костров мира, и шаманы освятили этот мир. Человека из другого племени теперь следовало встретить как родича, – пусть и дальнего. Воины охоритов проходили здесь до него за четыре дня и оставили немного еды, так что встречали его как друга.
Нойто много увидел за эти дни. Несчастливый поход Дархана затронул горных охоритов в меньшей степени, – тогда, два года назад, за ним больше пошли степные роды, жившие у озера Итаган и в верховьях Лханны. И ичелуги – ичелуги тоже соблазнились заманчивыми посулами о сокровищах неприступного и могущественного Ургаха. Теперь их земли обезлюдели, а во встречавшихся стойбищах его встречали и провожали печальным взглядом исхудавшие дети и потерявшие всякое достоинство старики. Усталые женщины с безразличными лицами наливали ему в миску жидкую, мутную кашицу из растолченных корневищ рогоза, а иногда и вовсе, отводя глаза, подавали настой сосновых игл. Нойто чувствовал себя так, будто обкрадывает их, и отказывался каждый раз, когда мог это сделать. А мог он не всегда, потому что голод становился все нестерпимее.
Он видел жидкие табуны, и обнаглевших волков, которые иногда подходили к самым юртам и резали овец. Однажды он, забыв о том, как торопится, целых два дня вместе с какой-то молодой женщиной, у которой в юрте было трое маленьких детей и больные старики, боролся с осмелевшей волчьей стаей. Женщина стреляла не хуже него и, удивившись, он спросил, где это она так научилась.
– Научилась, – горько усмехнулась женщина, отводя с лица обрезанные волосы. Только позже он понял, что тетива ее лука сплетена из собственных волос. Наутро они обнаружили пять волчьих трупов, сняли шкуры, подобрали стрелы, и Нойто первый раз в жизни провел ночь не один. Женщина подарила ему лошадь – самый драгоценный подарок, который могла сделать, понял он, сглатывая ком в горле. Он было отказывался, но потом взял – ведь обидеть дарящего, как говаривал Кухулен, все равно что не принять протянутую руку. А наутро ему надо было уезжать, и, только отъехав полдня, он понял, что так и не спросил ее имени.
Лошадь была старая и отощавшая, однако когда-то она ходила под седлом в набеги, – Нойто понял это по выучке, и еще раз ощутил ту смесь благодарности, желания и стыда, которую часто чувствовал в тех пор, как оставил безымянную женщину ичелугов за спиной.
Земли ичелугов закончились, и Нойто принялся подгонять коня. Еще день-два – и он уже увидит отроги гор, ведущие к Трем Драконам – трем ущельям между трех гор, которые отделяли степи от земель куаньлинов. Бой – последний в этом году до зимних холодов, – должен состояться там. Возможно, он опоздал, и ему придется вернуться домой с позором. А, может, и нет.
