Илуге расплылся в ехидной улыбке, но ничего не сказал. Просто кивнул. Ему было довольно и того, что у хайбэ неожиданно и пунцово покраснели уши.
– Хайбэ Юэ! – неожиданно крикнула Ицхаль.
Куаньлин обернулся и, повинуясь жесту матери, подошел. Глаза Ицхаль искрились.
– Я так и не поблагодарила вас, хайбэ Юэ, – сказала она, спустившись на две ступени и становясь с ним вровень.
Тот явно смутился, что-то неразборчиво пробормотал, а потом замер, – когда ее руки вдруг сняли с него шлем и легли на затылок.
Илуге, удивленный этой неожиданной нежностью, увидел, что воздух вокруг головы Юэ задрожал. Глаза хайбэ вдруг широко распахнулись.
– Что… что это было?
– Несколько лет назад на Вас, хайбэ, наложили очень неприятное проклятие, – серьезно сказала Ицхаль, – Мы, жрецы, можем такие вещи видеть. Сейчас я сняла его. А должна была бы снять до поединка, – и тут она очень мило улыбнулась Илуге.
Рука Юэ дернулась к горлу, потом ослабла.
– Кто…кому это было нужно… – пробормотал он. Азарт боя уже схлынул с него, и теперь он казался обычным человеком – молодым, симпатичным и растерянным.
– Кому бы это ни было нужно, природа проклятий такова, что рано или поздно они возвращаются. И я вернула его его создателю, – ответила Ицхаль, – Теперь, что бы ни случилось с Вами, это не случится по чужой недоброй воле.
– Ваш дар поистине бесценен, – Юэ преклонил колено, – Я всегда буду помнить о нем.
– Я обязана вам своей жизнью и жизнью своего сына, – ровно произнесла Ицхаль, – И я тоже всегда буду об этом помнить.
Помни об этом и ты, сын.
Он поднялся на ступени дворца, рядом с матерью, и смотрел, как они уходят по Дороге Молитв. Быть может, уже очень скоро этот красивый хайбэ поведет своих безупречно построенных воинов на приступ Чод, – туда, где осталась Янира…
– Я оставила в Чод Цаньяна Джамцо, – негромко сказала Ицхаль, не поворачивая головы.
Опять читает мои мысли!
Илуге снова почувствовал злость. Резко развернувшись на каблуках, он толкнул ладонями полуоткрытые двери. За его спиной, – он успел увидеть, – на площадь выплывала длинная вереница жриц в белых одеждах с красно-черной эмблемой на Груди. Школа Гарда, изгнанные князем Ригванапади, спешили преклонить колена перед своей бывшей Верховной жрицей. Для матери, должно быть, это – мгновение высшего торжества. То, чего она желала. То, из-за чего они все оказались здесь. Илуге испытал приступ острого желания что-нибудь разбить.
Люди молча расступались перед ним, когда он шел по огромному залу, где верхняя часть длинной колоннады тонула в темноте. Он миновал приемный зал, затем еще один, и оказался в облицованном красной яшмой пышном покое, явно парадном. У дальней стены стоял массивный, вырезанный из черного блестящего камня трон.
Следом за ним покой начал заполняться людьми. Илуге чувствовал, как все они смотрят на него, все эти незнакомые люди в разноцветных одеждах, из которых неясно, кто они и почему здесь находятся.
У дальней стены, рядом с троном, бесшумно открылась небольшая дверца, и из темноты появился еще один жрец. Было в нем что-то неприятное, в его худом, нервном лице, в его улыбке, больше смахивающей на звериный оскал.
– Добро пожаловать, наследник, – без тени почтения то ли сказал, то ли прорычал он, – А где твоя мать?
Опять!
– Приветствует своих жриц, – коротко ответил Илуге. Он теперь стоял посреди зала, не слишком осознавая, что ему следует делать дальше.
Жрец ухмыльнулся.
– Что ж. Тогда позволь познакомить тебя с моими…послушниками.
В его голосе было что-то злорадное. Из темноты за его спиной выдвинулась гигантская сутулая тень.
Илуге невольно отступил на шаг, видя, как гхи медленно выпрямляется во весь свой гигантский рост. Илуге привык возвышаться над людьми, однако ужасное создание было выше его на добрую голову. С клыков его капала желтоватая слюна, глубоко посаженные глаза казались налитыми кровью.
– Не бойся, – жрец снисходительно взмахнул рукой, – Мои гхи полностью покорны моей воле. Именно они сделали всю грязную работу, которую вряд ли смог выполнить кто-то еще. Моя школа служит князьям Ургаха – это традиция…
В следующее мгновение гхи с нечеловеческой быстротой взмахнул своей когтистой рукой-лапой, и жрец упал наземь с разорванной глоткой.
Гхи прыгнул к Илуге. Дохнуло острым запахом падали и хищного зверя, огромная когтистая лапа полоснула воздух там, где только что находилась его голова. Но Илуге скорее инстинктивно, чем осознанно, ушел в сторону, и меч в его руке по короткой дуге взрезал покрытую шерстью грудь чудовища.
Оно засмеялось, если можно назвать смехом это захлебывающееся рычание. Меч не причинил ему никакого вреда.
Люди вокруг завопили и заметались. Гхи прыгнул на Илуге, сшибая его на пол. Его тело казалось сделанным из камня, и под этой каменной глыбой Илуге хрипел, не в силах сделать хотя бы вдох. Ужасные пылающие глаза оказались совсем близко, и в них Илуге прочел жажду, смешанную с мрачным удовлетворением. Это не было глазами зверя или безумца – чудовище точно знало, что делало. Оно хотело убить его. И убивало.
Медленно, наслаждаясь промелькнувшим в его глазах ужасом, чудовище сломало ему правую руку, заставив уронить меч с бессильным звоном. Боль растеклась по телу алой волной, грозя смести его, погрести под собой, превратив в скулящее, ничего не соображающее существо.
Илуге ударил левой рукой, – наобум, слепо, как бьется на берегу пробитая острогой рыбина. Гхи зарычал, ощутив это прикосновение. Но не замер. Красный огонь во впадинах глазниц не погас, и хватка не ослабла.
Илуге почувствовал, что теряет сознание, что соскальзывает в кружащуюся багровую темноту.
' Только не так!' – успело промелькнуть в мозгу.
Где-то на краю сознания, совсем далеко, мелькнули в воздухе серые крылья…
Потом говорили, что все случилось в считанные мгновения. Ужасный взбесившийся гхи, убив Хух-Хото и тем потеряв всякое управление, прыгнул на белоголового варвара. Два удара тому удалось отбить, но потом они сразу сцепились в один клубок. И вдруг гхи зарычал, словно от боли, которую никак не могут испытывать эти оживленные магией мертвецы. Именно тогда в распахнутое окно влетела большая серая птица и опустилась гхи на плечи.
Оставив неподвижное, окровавленное тело с неестественно вывернутой правой рукой, из которой отвратительно белела сломанная кость, и натекала темная лужа крови, гхи бросился на нового противника.
От отметин, оставленных когтями и клювом птицы, в теле гхи начали открываться раны, из которых потекла вязкая, маслянистая, отвратительно пахнувшая черная кровь. Они метались по залу с нечеловеческой скоростью. Нанеся удар, огромная сова взмывала в воздух и снова и снова камнем падала, метя в страшные светящиеся глаза. И вот гхи пронзительно завизжал: острый клюв птицы достал один глаз и тот вытек, заливая морду гхи липкой черной жидкостью.
… Уже бежали наружу перепуганные люди, громко и бессвязно крича. Уже дрогнули руки Дордже Ранга над окровавленным телом умирающего монаха. Уже Ицхаль, почувствовав наконец неладное, оборвав разговор со своими жрицами, исчезла, чтобы появиться в тронном зале в вихре белых одежд. Все случилось так быстро…
Гхи, рыча, оторвал птицу от своего изувеченного лица, схватив ее за крыло. Одним движением бросив ее на землю, он перебил ей хребет и принялся топтать, словно боясь, что она оживет. Серые перья, тихо
