— Ты можешь сесть, — спросил я, — или должен стоять?
— Я должен стоять, — ответил Лестер.
Тогда я успокоился — пусть стоит, — а сам сел в качалку.
— Что ест Вильбур? — спросил я. — Он, наверное, проголодался.
Робот раскрыл дверцу посередине груди и достал странного вида бутылочку. Он встряхнул ее, и я услышал, как внутри что-то задребезжало.
— Вот его пища, — сказал Лестер. — Он принимает по бутылочке в день.
Лестер уже собирался отправить бутылочку обратно, как из дверцы выпала тугая объемистая пачка. Робот нагнулся и подобрал ее.
— Деньги, — пояснил он.
— Значит, у вас там тоже есть деньги?
— Эти нам дали, когда мы прошли обучение. Стодолларовые купюры.
— Стодолларовые!..
— Иначе получилось бы слишком громоздко, — учтиво ответил Лестер, запихнул деньги и бутылочку обратно вглубь груди и защелкнул дверцу.
Я сидел, как в тумане. Стодолларовые купюры!..
— Лестер, — посоветовал я, — не следовало бы, пожалуй, показывать эти деньги кому попало. Неровен час, попробуют отнять.
— Знаю, — ответил Лестер. — И держу при себе.
Он похлопал себя по груди. Такой хлопок без труда снес бы человеку голову с плеч.
Я сидел, покачиваясь в кресле, и от обилия разных мыслей мне казалось, что мозг мой тоже раскачивается взад-вперед в такт с креслом. Во-первых, Вильбур со своим диковинным способом напиваться, во-вторых, поведение вдовы Фрай, да еще эти стодолларовые купюры.
Особенно стодолларовые купюры.
— Слушай, что там у вас получилось с обучением? — поинтересовался я. — Ты упомянул, что оно нелегальное…
— Самое что ни на есть нелегальное, — ответил Лестер. — Этим занимается один растленный тип, который прокрался сюда и записал все на пленку, а теперь торгует потихоньку…
— Но почему прокрался? Почему потихоньку?
— Запретная зона, — ответил Лестер. — Вне пределов разрешенного. За чертой дозволенного. Ясно ли я выражаюсь?
— И этот растленный тип догадался, что можно продать вам информацию, записанную на пленку, и эту… как ты сказал?..
— Модель чужой культуры, — ответил Лестер. — Ваша логика ведет вас по верному пути, однако это в действительности не столь просто.
— Наверное, нет, — согласился я. — И тот же растленный тип заграбастал ваши денежки, не так ли?
— Вот именно. Заграбастал целую кучу денег.
Я посидел еще немного, потом пошел взглянуть на Вильбура. Он спал без просыпа, при вдохе втягивая усики в свою сомовью пасть, а при выдохе выплевывая их обратно. Тогда я отправился на кухню и приготовил себе обед.
Только-только я поел, как в дверь постучали. На сей раз это оказался доктор Абель из лечебницы.
— Добрый вечер, док, — сказал я. — Сейчас я организую чего-нибудь выпить.
— Проживу без выпивки, — отозвался док. — Лучше покажи мне своего пришельца.
Он двинулся в комнату, увидал Лестера, да так и остолбенел. Лестер, надо думать, понял, что доктор удивлен не на шутку, и постарался тотчас же его успокоить:
— Я так называемый робот пришельца. Невзирая на тот очевидный факт, что я просто машина, я в то же время преданный слуга. Если вы хотите поведать нам свои печали, можете конфиденциально сообщить их мне. А я не премину передать их своему хозяину.
Доктор как будто слегка попятился, но на ногах все же удержался.
— Вы принимаете любые печали, — спросил он, — или вам желателен какой-то особый сорт?
— Хозяин, — отвечал Лестер, — предпочитает глубокую скорбь, но не отказывается и от печалей всякого иного рода.
— Вильбур от них косеет, — вставил я. — Сейчас он в спальне, дрыхнет с перепою.
— Более того, — продолжал Лестер, — говоря между нами, такой товар нетрудно и продать. У нас дома найдется немало страстных охотников до первосортных горестей, присущих данной планете.
Брови у доктора взлетели так высоко, что почти коснулись шевелюры.
— Тут все по чести, — заверил я его. — Без всяких фокусов. Хотите взглянуть на Вильбура?
Док кивнул, я подвел его к кровати, и мы застыли у изголовья, глядя на Вильбура сверху вниз. Когда пришелец спал вытянувшись, то представлял собой премерзкое зрелище.
Док поднял руку ко лбу и с силой провел ею по лицу, оттягивая челюсть и приобретая сходство с ищейкой. Его большие, толстые, отвислые губы издали под ладонью хлюпающий звук.
— Будь я проклят! — произнес док.
Тут он повернулся и вышел из спальни, а я потащился следом. Он, не задерживаясь, направился к двери и вышел на улицу. Спустился немного по дорожке, потом остановился и подождал меня. А потом внезапно, вытянув руки, схватил меня за грудки — рубаха до того натянулась, чуть не лопнула.
— Сэм, — сказал он, — ты у меня работаешь много лет и вроде становишься стар. Большинство других на моем месте уволили бы тебя, старика, и наняли кого помоложе. Я вправе уволить тебя в любую минуту, когда захочу.
— Наверное, так, — ответил я и испытал гнусное чувство, потому что раньше ни разу не задумывался, что меня когда-нибудь уволят. Подметаю я в лечебнице на совесть и не чураюсь грязной работы. Представляете, как это будет скверно, когда придет очередная суббота, а у меня не окажется денег на выпивку!
— Ты был преданный и честный работник, — продолжал между тем док, вцепившись мне в рубаху, — а я — добрый хозяин. Я всегда ставил тебе бутылку на рождество и еще одну на пасху.
— Все точно, — подтвердил я. — Все до последнего слова.
— Ты же не станешь водить за нос своего друга доктора, — сказал док. — Всех остальных в этом глупом городишке, может, и станешь, а своего друга доктора нет.
— Но, док, — запротестовал я, — я и не вожу никого за нос…
Док, наконец, отпустил мою рубаху.
— Бог с тобой, я и не думаю, что водишь. Все действительно так, как мне говорили? Он сидит и выслушивает чужие беды, и те, кто побеседовал с ним, сразу чувствуют себя лучше?
— Вдова Фрай уверяет, что да. Говорит, посидела с ним — заботы вроде как улетучились.
— Святая правда, Сэм?
— Святая правда.
Доктор Абель разволновался. Он опять схватил меня за рубаху.
— Ты что, не видишь, что на нас свалилось? — чуть не закричал он на меня.
— На нас? — переспросил я.
Он не обратил на это внимания.
— Величайший психиатр, — изрек док, — какого когда-либо знал мир! Крупнейший вклад в психиатрию с самого начала времен! Понимаешь, к чему я клоню?
— Пожалуй, понимаю, — сказал я, хотя не понял ровным счетом ничего.
— Больше всего, — изрек док, — человечество нуждается в ком-то или в чем-то, на кого или на что можно перевалить свои заботы. В ком-то, кто одним магическим касанием изгонит все тревоги. Суть дела тут, разумеется, в исповеди — в том, чтобы символически переложить свою ношу на чужие плечи. Один и тот же принцип срабатывает в церковной исповедальне, в профессиональной психиатрии и в дружбе — дружба глубока и прочна лишь тогда, когда на плече у друга можно поплакаться…
— Док, вы правы, — сказал я, начиная помаленьку соображать что к чему.
