Он начинает «провешивать» дорогу.
Бросает одну гайку впереди себя. Пауза. Медленно подходит к месту, где она упала. Кидает другую. И так шаг за шагом, от гайки к гайке.
— Давай! — зовет проводник Профессора. — Вроде обошлось…
Осторожным аллюром они движутся дальше. Профессор — Писатель — проводник. Солнце уже поднялось высоко, на небе ни облачка, припекает. Слева — склон, справа — канава, наполненная черной стоячей водой. Очень тихо: не слышно ни птиц, ни насекомых. Только шуршит трава под ногами.
Через несколько шагов Писатель начинает насвистывать. Еще через несколько шагов он наклоняется, подбирает прутик и идет дальше, похлопывая себя прутиком по штанине.
Проводник тяжелым взглядом наблюдает за его действиями и, когда Писатель принимается своим прутиком сшибать пожухлые цветочки справа и слева от себя, проводник достает из кармана гайку и очень точно запускает ее в затылок Писателю веселый свист обрывается тоненьким взвизгом.
Писатель хватается за голову и приседает на корточки, согнувшись в три погибели. Проводник останавливается над ним.
— Вот так это и бывает, — говорит он. — Только вот взвизгнуть ты вряд ли успеешь… В штаны не наложил?
Писатель медленно распрямляется.
— Что это было? — с ужасом спрашивает он, ощупывая затылок.
— Это я хотел тебе показать, как будет, — объясняет проводник, — если ты так по Зоне ходить будешь! Самоубийца.
— Ладно, ладно, — отвечает Писатель, облизывая губы. — Понял.
Они бредут через свалку. Блестит битое стекло, валяется мятый электрический чайник, кукла с оторванными ногами, тряпье, россыпи ржавых консервных банок…
Впереди теперь идет Писатель, лицо у него злое и напряженное, губы кривятся.
Огромный ров, заполненный вздутой тушей полуспущенного аэростата воздушного заграждения. Они ступают на прогибающуюся поверхность, медленно идут, осторожно переставляя ноги, и вдруг Писатель издает странный каркающий звук и останавливается.
И начинает намокать. Влага проступает от его тела наружу сквозь одежду, влага струится по его лицу, струйки сбегают со скрюченных пальцев, волосы облепляют щеки и потом целыми прядями начинают сползать на грудь и на плечи.
— Спокойно, ребята, — произносит проводник. — Влопались. Ляг! — кричит он Писателю. — Лечь попробуй! И ты ляг! Профессор! Ложись! Ничего, ничего, сейчас он ляжет…
Проводник и Профессор ложатся, а Писатель не может. Видно, как его тело сводит судорога.
А затем все также неожиданно прекращается. Влага высыхает на глазах, и вот уже Писатель такой же сухой, как прежде, только на плечах и груди висят, колышась под ветерком, сухие пряди выпавших волос. Обессиленный, он валится на бок.
Проводник, за ним Профессор поднимаются, осторожно подходят к Писателю.
— Ничего, ничего, — говорит проводник. — Сейчас он встанет… А действительно, везучий дьявол… У добрых людей здесь, бывало, глаза вытекали, а он одними волосьями отделался… Ну, вставай, вставай, нечего валяться…
Писатель с трудом поднимается, ощупывает голову, рассматривает волосы на пальцах.
— Пошли, — говорит проводник. — Все равно не сосчитаешь… Профессор, вперед.
Они вступают под истлевшую от времени маскировочную сетку. Видимо, когда-то здесь были пулеметные позиции: валяются патронные ящики, вросшие в землю пулеметы, занесенные песком каски и противогазы.
— Привал, — объявляет проводник.
Все стоят неподвижно. А вокруг тишина, только посвистывает ветер и шуршит мятая грязная газета, обмотавшаяся вокруг ноги Профессора.
— Погодите, — говорит Писатель. — Ноги что-то… шалят…
— Что это было? — спрашивает Профессор, не оборачиваясь.
Писатель нервно хихикает, проводник говорит:
— Не знаю я… Было и прошло, и слава богу. — И шипит, озираясь: — Экое дрянное место!
Они расположились в тени маскировочной сетки. Проводник разливает в протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают.
— Как у вас аппетит, Профессор? — спрашивает Писатель, с отвращением откусывая от крутого яйца.
— Признаться, неважно, — отзывается тот.
— Пива бы сейчас, — вздыхает Писатель. — Холодненького! В глотке пересохло.
Проводник сейчас же разливает еще по стопке. Профессор осторожно спрашивает его:
— Долго нам еще?
Проводник молчит, а потом угрюмо отвечает:
— Не знаю.
— А по карте?
— А что по карте? Потом, разве это карта? Масштаба нет. Дикобраз, правда, за двое суток обернулся, так то Дикобраз.
— Какой Дикобраз? — спрашивает Писатель.
Проводник усмехается, неторопливо закуривает.
— Дикобраз — это, брат, не нам чета. С первых дней начал, меня водил, когда я подрос. Большой был человек. Ас.
— А почему — был? — спрашивает Писатель. — Он что…
— Во-во. То самое. Уходил вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот вам бы с ним сходить… — Он неприятно смеется, переводя взгляд с Профессора на Писателя и обратно. — А, впрочем, досюда бы вы и с ним дошли. Ладно! — Обрывает он себя. — Вы как хотите, а я присплю немного. Да не галдите здесь… И не вздумайте здесь разгуливать…
Проводник засыпает, положив голову на рюкзак, а Профессор с Писателем, прислонившись спинами к глиняному откосу, курят и беседуют:
— А что с ним все-таки случилось, с этим асом? — спрашивает Писатель.
— Он единственный, кто до места добрался и вернулся, — отзывается Профессор. — Вернулся и в два дня разбогател… — Профессор замолкает.
— Ну?
— А потом повесился. Через неделю.
— Почему?
Профессор пожимает плечами.
— Темная история. Он снова собирался туда, вдвоем с… нашим… Наш пришел к нему в назначенное время, а Дикобраз висит. А на столе — карта и записка с пожеланием всяческих успехов.
— А может быть, наш-то его и… того?
— Да. Он может, — легко соглашается Профессор.
Некоторое время они молча курят.
— А как вы полагаете, профессор, это самое место действительно существует? Где сбываются желания…
— Дикобраз разбогател. Он всю жизнь мечтал стать богатым.
— И повесился…
— А вы уверены, что он шел за тем, чтобы разбогатеть? Дикобраз этот? Он что, говорил кому-нибудь, зачем он ходил в Зону? Просто на самом деле человек никогда не знает, чего он хочет. Существо сложное. Голова его хочет одного, спинной мозг — другого, а душа третьего… И никто не способен в этой каше разобраться. Во всяком случае, здесь речь идет о сокровенном. Вы понимаете? О сокровенном желании!
— Это верно, — говорит Писатель. — Это очень верно вы говорите. Давеча вот я сказал, что иду сюда
