– Думаешь, пожалел меня, что не обезглавил?.. Ты все изгадил! Я считал: это будут пять приятных минут! А это были пять мерзких минут! – произнес он с ненавистью.
В правой руке у него возник двуручник. Уже не тот, что валялся на полу, а собственный страшный его клинок. Однако наносить Матвею удар лезвием он не стал, а, резко согнув руку в локте и выдвинув вперед кисть, боднул его навершием в челюсть.
Багров всегда почему-то был уверен, что терять сознание больно. Однако это оказалось НИКАК. СОВЕРШЕННО НИКАК. Просто был день, и вдруг наступила ночь. И все.
Матвей открыл глаза. Над ним склонились два перевернутых лица. Он не мог понять, мужские они или женские. Кто-то двигал руками. Багров видел, как рты открываются, однако слова до него не доносились. Между лицами проплывали упитанные тучки. Небо было того неестественно голубого цвета, какого бывают только кукольные глаза.
Наконец появились и слова:
– Лен, может, человеку плохо? Смотри, зрачок еле реагирует на свет!
– Это нам с тобой плохо! Таким всегда хорошо!.. Эй, парень, говорить можешь?
Багров попытался проверить, цела ли у него челюсть, но вместо челюсти нашарил почему-то нос. Ничего себе координация!
– М-могу…
– Ясно. Поехали дальше! – в поле зрения Багрова вплыло розовое облако. Он скорее догадался, чем увидел, что это ладонь.
– Сколько пальцев я тебе показываю?
– Двести! – нагрубил Багров и закрыл глаза.
С закрытыми глазами он пролежал секунд пять или десять. Надеялся, что, когда откроет, декорации изменятся. Открыл. Небо не исчезло. Головы тоже не исчезли. Теперь Матвей видел, что это две женщины средних лет.
– Что ж ты у помойки лег, а? Асфальт здесь, застудишься! Лег бы на травке, как культурные люди! – жалостливо посоветовала одна.
Багров втянул ноздрями воздух. С усилием приподнялся и шагах в десяти обнаружил два рядом стоящих мусорных бака с аккуратной надписью «Жилищник-1» белой краской.
– Где я? – спросил Багров.
– Где-где? Он еще и не знает! А напивался ты где? В Новом Осколе!
– В каком Новом Осколе? – не понял Багров.
Одна женщина беспомощно посмотрела на другую, стриженную коротко и решительно.
– На географической карте России два Оскола – Старый и Новый! Это Новый! Так-то, молодой человек! Вставайте и перекладывайтесь на травку! Позаботьтесь хотя бы о своем теле, если больше ни на что не способны! – произнесла стриженая дама тем не знающим сомнений голосом, какой бывает только у педагогов.
Матвей поднялся. Он стоял, покачиваясь, и осмыслял свое тело как нечто сложносоставное и труднокоординируемое. Но, к счастью, голова ощущалась как шар, надутый газом, и этот шар тянул его кверху, к тучам, придавая телу устойчивость.
Сердобольные женщины, вздыхая, смотрели на него как на пропащего. Одна зашла сзади и отряхнула ему спину. Та, у которой был голос учительницы, порылась в сумке и всунула ему в руку батон хлеба.
– Крепче держи! Уронишь еще! Пальцы сжимай! – велела она.
Багров послушно сжал пальцы.
– Во-во! А то небось и не жрешь никогда! Вырежут желудок – тогда узнаешь! – сказала женщина с предвкушением своей правоты.
Матвей покорно кивнул.
– Сердце мне уже вырезали. Желудка теперь не жалко, – сказал он.
Женщины красноречиво переглянулись. Та, что отряхивала его сзади, для этого даже выглянула из-за спины.
– Не шатайся! Крепко стой! Хоть за мусорный бак, что ли, держись, горе луковое! – велела она.
За бак Багров держаться не стал и ухватился за дерево. Затем спросил у женщин, есть ли тут железная дорога. Хотя можно было и не спрашивать. Если прислушаться, можно было различить стук колес.
Багров попрощался, с некоторым колебанием выпустил дерево и пошел, не оглядываясь. Ему хотелось ехать к Ирке и ехать непременно на товарняке, в разболтанном открытом вагоне, чтобы можно было лежать на пустых ящиках, подложив под голову брезент, и думать, думать, думать. Он чувствовал, что внутри у него узел, который нужно распутать.
На душе было неожиданно мирно и спокойно. Смятение и мрак куда-то ушли. Матвей ощущал, что все будет хорошо. Просто надо успокоиться, не дергаться и ждать. Когда дергаешься и спешишь, всегда все портишь.
Глава 17
Экзамен на должность почетного лентяя
Счастье как шоколад. Надо есть его вместе, а то и шоколада перехочется, и зубы станут того цвета, когда улыбнешься только маме и зубному врачу.
– Плоскогубцы! Ключ на двенадцать! Не такой! Накидной! – распоряжался Эссиорх.
Он стоял на коленях в центре комнаты. Правая рука его по локоть нырнула во внутренности мотоцикла. Корнелий и Улита шныряли туда-сюда, как трудолюбивые муравьи.
– Что ты принес? Если это накидной ключ на двенадцать, то я комиссионер! – прикрикнул он на Корнелия.
– Не вопи! А то и правда комиссионером станешь, – миролюбиво посоветовала Даф.
Сама она в беготне не участвовала, зато с удовольствием смотрела на красного и сердитого Эссиорха.
Хранитель вздохнул и, вытянув из мотоцикла руку, посмотрел на содранные пальцы.
– Жизнь автомеханика – это даже не ремонт. Это непрерывная борьба с гайками и болтами, к которым невозможно подлезть! Если бы все гайки откручивались сразу – рабочий день механика можно было бы смело сократить вдвое, – с уверенностью заявил он.
Вспомнив, что гайка так и осталась непобежденной, Эссиорх упрямо повернулся к мотоциклу и вновь полез в его тесную утробу.
– Упрямая гайка еще ничего, – рассуждал он. – Ее подергаешь, попыхтишь, и она пошла. Даже сорванная резьба не безнадега. В сто раз сквернее, когда гайка прокручивается, а с той стороны не подцепишь. Такую бесконечно крутить можно и без всякого результата.
– Ага, – согласился Корнелий. – Это все равно как убеждать Тухломона или Ромасюсика перейти на сторону света.
– Не согласятся! – хмыкнула Улита.
– А вот и нет! Согласятся, – заявил Корнелий. – Еще как. На раз-два!
Улита посмотрела на Эссиорха.
– Он прав, – подтвердил тот, улыбаясь. – Согласятся! Вмиг согласятся, еще и Хныка с собой перевербуют. Два дня тихо посидят, а на третий попытаются основать какое-нибудь свое отдельное движение. Супербеленьких, экстрасветленьких или «светленькие завтрашнего дня». Станут бегать по улицам и раздавать брошюрки, в которых будет доказываться, что наш свет недостаточно светлый, а надо еще светлее. Внесут разлад, будут разносить сплетни, сеять свары. Вообще не смогут на месте спокойно усидеть. Это он и есть – эффект прокручивающейся гайки.
Слова эти Эссиорх произносил пыхтя, с бесконечными паузами, не прекращая воевать с мотоциклом. Дафне стало его жалко.
– Да не страдай ты! Давай помогу! – предложила она, потянувшись к флейте.
Эссиорх негодующе воскликнул:
– Нет! Так я и сам могу. Но это будет СОВСЕМ НЕ ТО. Понимаешь?
Даф кивнула. Понимать-то она понимала, да только сколько она помнила этот мотоцикл, он вечно разваливался.
