были на палубе, а я занимался восстановлением исходной ситуации: пристраивал на место крышку и болт. А вдруг кому-нибудь захочется провести внеочередной сеанс инспектирования?
Темнота и слепяший дождь свели видимость почти к полной невидимости.
В нескольких футах ничего нельзя было разглядеть. Мы скорей нащупали, чем увидели дорогу к корме. Я перегнулся через левый борт, высматривая винт. Шхуна делала сейчас узла три, не больше. Вероятно, плохая видимость заставила Флекка сбавить скорость. Но и в этих условиях винт вполне мог изрубить каждого из нас в котлету.
Сперва я ничего не увидел. Или увидел только морскую поверхность, превратившуюся сейчас в белесую кипящую муть. Постепенно глаза мои приспособились к темноте, и я отчетливо разглядел гладкую черноту воды под козырьком выступавшей кормы. Чернота оказалась чернотой в крапинку: она фосфоресцировала. Я понаблюдал за движением мечущихся блесток: они танцевали на струях, отбрасываемых винтом. Ага, вот он где, винт.
Достаточно далеко. С левого борта близ кормы можно нырять, не рискуя угодить в водоворот.
Первой приводнилась Мэри. В одной руке она держала канистру, я придерживал ее за другую руку, пока она не очутилась наполовину в воде.
Потом наступила моя очередь. Секунд через пять я тоже был в воде.
Никто не слышал, как мы бежали. И мы не видели, как исчезал с нашего горизонта Флекк, как исчезала его шхуна. Он не зажигал огни в эту ночь.
Темный бизнес удобней всего осуществлять в потемках. А может, он просто забыл, где находится выключатель.
Глава 3
Вторник 7 утра — среда, 9 вечера
После леденящего ливня теплая морская вода буквально источала блаженство. Волн не было, а если какая и отваживалась взметнуть свой гребешок ввысь, гонор с нее тотчас сбивал низвергавшийся с неба поток.
Легкая рябь на многие мили заполонила морские просторы. Ветер, кажется, по-прежнему дул с востока. Если, конечно, моя гипотеза, будто шхуна движется на юг, соответствовала действительности.
Первые секунд тридцатья не видел Мэри. Я понимал, что она где-то рядом, в считанных ярдах от меня. Но дождевые брызги, взлетавшие над водой, сплетались в плотный непроницаемый занавес, сквозь который трудно было что-нибудь различить. Я окликнул ее раз, еще раз. Никакого ответа.
Я рванул вперед, делая один судорожный гребок за другим, канистра — у меня за кормой, и буквально напоролся на Мэри. Она откашливалась и отплевывалась, небось, наглоталась воды, но резервуар еще находился при ней, да и сама пловчиха была цела и невредима.
Я подплыл к ней вплотную и спросил:
— Все в порядке?
— Да. — Она опять закашлялась, а потом добавила:
— Ободрала лицо и шею. Этот дождь... словом, мне больно...
В темноте невозможно было определить, на самом ли деле у нее ободрано лицо. Но я ей поверил. Все тело тоже саднило, словно оно побывало только что в осином гнезде. Явный промах Бентолла. Первое, что надлежало мне сделать, открыв люк, — обмотать наши головы ненужной одеждой на манер банданы. Что поделаешь? Слезы лить поздновато. Я дотянулся до целлофанового пакета, притороченного к канистре, вытащил оттуда одеяло, прикрыл наши головы. Дождь по-прежнему воспринимался как грандиозный душ, как низвержение гигантских градин, но хоть кожу теперь не царапал.
Лучше уж это, чем ничего...
Когда я завершил возню с одеялом, Мэри спросила:
— Итак, что дальше? Кайф под тентом? Или все-таки поплывем?
Я опустил все напрашивающиеся замечания на тему, куда нам лучше направиться: к Австралии или, может быть, в Южную Америку. В этих обстоятельствах они вряд ли сошли бы за удачную остроту. Я сказал:
— По-моему, нам надо быстрее убираться отсюда... Пока дождь, Флекку черта с два нас найти, но стихия гарантиями пренебрегает, чужд ей этот жанр. Почему бы нам не податься на запад? Туда ветер дует. Там, вероятно, находится остров, если только Флекк не слишком мудрит с курсом. И плыть туда легче, чем куда-нибудь еще.
— А не вычислит ли Флекк твои планы?
— Если он сочтет нас достойными соперниками — пускай вдвое уступающими ему в хитрости, — он решит, что мы ушли в другую сторону.
Э-эх, где наша не пропадала!
Плыли мы медленно. Она была права: перспектива стать рекордсменом на водной дорожке ей не угрожала. А тут еще две канистры и промокшее одеяло! Все же за первый час мы покрыли приличное расстояние, подобрав себе подходящий режим: десять минут — движение, пять — отдых. Это занятие вполне потянуло бы на гран удовольствия, кабы не смутное подозрение: так можно плыть целый месяц и никуда не приплыть. А в остальном все обстояло прекрасно: теплое море, дождь стихает, акулы пока отсиживаются по домам.
Часа примерно — по моей прикидке — через полтора Мэри затихла, приумолкла и даже перестала реагировать на мои вопросы. Тогда я сказал:
— Хватит. С нас достаточно. Неизрасходованную энергию прибережем на выживание. Если Флекк уклонится от курса в эту сторону — что ж, значит, нам не повезло. Под такой звездой родились... И тут уж ничего не поделаешь...
Я расслабился, ноги мои приняли вертикальное положение, и вдруг у меня вырвался непроизвольный крик, как если бы я наступил на осу или на змею. Моей ноги коснулось нечто. Нечто большое, осязаемое. В море пребывает огромное количество болыпих осязаемых одушевленных предметов.
Но у меня на уме сейчас оказался только один такой предмет: с треугольным плавником, футов пятнадцать в длину, с огромной разинутой пастью, подобной невыстрелившему капкану на медведя. И вдруг меня осенило: вода-то спокойна. Я вновь опустил ноги, медленно, с опаской, но опустил. Тут как раз Мэри заинтересовалась:
— Что с тобой? Что происходит?
— Вот бы сюда Флекка с его шхуной, — молвил я мечтательно. — Тут бы им и конец. — Итак, все было совсем наоборот. Большое осязаемое не прикасалось к моей ноге. Напротив, моя нога прикоснулась к большому осязаемому -.и, добавлю, основательному. Согласитесь, это в корне меняет дело. — Я стою на ногах, глубина — фута четыре.
На мгновение воцарилась тишина, потом Мэри сказала:
— И я, — медленно, ошеломленно, словно не веря самой себе. Или вернее, не понимая саму себя. — Ты как считаешь?..
— Это земля, милая моя! — заявил я темпераментно. Голова у меня слегка кружилась: я.испытывал чувство облегчения, хотя и гроша ломаного не дал бы за наше благополучие. — Вероятно, тот остров, что мы заметили.
Имеем шанс воочию узреть сверкающие пески, раскачивающиеся пальмы и смуглых красоток — все, о чем наслушались раньше. Давай руку.
Ни оживления, ни радости в ответ. Она молча приняла мою руку. А я, перехватив одеяло другой рукой, осторожно двинулся вперед по ускользающему отлогому дну. Через минуту мы выбрались на скалистый берег. В другое время я имел бы возможность сказать: на суше — и сухие.
Сейчас правда выглядела по-иному: на суше — но мокрые. Но на суше! Это главное!
Мы вытащили на берег обе канистры. Потом я обмотал одеялом голову Мэри. Да, дождь и впрямь ослабел. Но само понятие «ослабеть» имело в эту ночь сугубо академический, сопоставительный смысл. Дождь по-прежнему свирепствовал и причинял боль, — Пойду осмотрюсь, — сказал я. — Вернусь через пять минут.
— Не возражаю, вяло отозвалась она. Казалось, ей совсем безразлично, ухожу я или прихожу, существую или не существую.
Вернулся я не через пять минут, а через две. Всего только восемь шагов — и я вышел к морю по ту
