Над ними мы и работаем здесь. Производим испытания. Весьма секретные и все такое.
— Новый тид ракет?
— Вот именно.
А что же еще? Новое горючее апробируют на самом краю света, когда оно предназначено для взрывных работ или ракет. И дай Бог, вовремя остановиться в своей любознательности, прежде чем все вместе взлетим в космос.
К этому моменту стали одна за другой распахиваться двери каморок, выпуская наружу разноликую заспанну публику, вдобавок — благодаря пестроте одежек и подштанников — разношерстную. Всех интересовало, что случилось. Андерсон прошелся по коридору, тихо вразумляя любопытных.
Вернувшись, виновато заметил:
— А не лучше ли собрать всех сразу, Бентолл? Все равно ведь — в свете обстоятельств — придется. И надо будет излагать факты сотню раз...
— Спасибо, лейтенант. — Я благодарственно обнял пальцами стакан виски, таинственным образом выкристаллизовавшийся из ниоткуда. Глоток, еще глоток, и комната поплыла. Теперь ни ум, ни глаза не в силах были сосредоточиться на одной точке. Еще пара глотков — и зрение прояснилось, а боль в руке поутихла. Я даже развеселился.
— Говори, — нетерпеливо скомандовал Харгривс. — Мы ждем.
Я поднял голову. Они и впрямь ждали. А было их семь человек, не считая Андерсона. Покойный доктор Фейрфилд считался, по-видимому, восьмым.
— Постараюсь быть кратким, — начал я. — Но прежде: не поделится ли кто, джентльмены, лишней одеждой с мисс Гопман. Она только-только оправилась от жестокой простуды, и боюсь...
На этой паузе я сэкономил время для виски: опустошил стакан, который тут же был вновь наполнен. Лейтенант Андерсон не дремал. Соревнование по экипировке Мэри завершилось быстро. Поблагодарив меня улыбкой, она исчезла в одной из каморок. И тогда я сжато и конкретно изложил им свою историю, обойдя молчанием единственный факт: о женском хоре. Едва я договорил, высокий краснолицый старикан, по виду — удалившийся на пенсию мясник, а на деле, как я узнал впоследствии, — ведущий специалист по инфракрасным системам слежения, оглядев меня, выпалил:
— Фантазия! Чистейшая фантазия. Угроза внезапного нападения? Чушь. Ни за что не поверю.
— Предложите свою теорию: почему исчез доктор Фейрфилд?
— Мою теорию? — выкрикнул отставной мясник. — Всем нам известно, как погиб несчастный Фейрфилд. Какие тут теории! Нам рассказал его большой друг, Ви-зерспун, как они отправились вместе ловить тревалли...
— А потом, надо думать, он упал за борт прямо в зубы к акуле? Чем интеллектуальней человек, тем он легче клюет на абсолютнейший вздор.
Дитя посреди леса рассудительней ученого, расставшегося с четырьмя стенами своей лаборатории. — Дейл Карнеги отнюдь не одобрил бы мою тактику. — Могу предъявить вам доказательства, джентльмены. Правда, пренеприятные. Ваши жены находятся в заключении на той же стороне острова.
Они посмотрели на меня, потом друг на друга, потом опять на меня.
— Ты что, спятил, Бентолл? — Харгривс вытаращился на меня, поджав губы.
— Лучше было б, если в спятил. Вы, джентльмены, продолжаете думать, будто ваши жены все еще в Сиднее или Мельбурне. Без сомнения, вы им регулярно пишете. И без сомнения, регулярно получаете ответы. И без сомнения, храните эти письма, хотя бы некоторые. Я не ошибаюсь, джентльмены?
Никто этого не подтвердил.
— Если ваши жены пишут вам из разных точек земного шара, логично предположить, исходя из теории вероятностей, что пользуются эти дамы разными сортами бумаги, разными ручками, разными чернилами, разными марками разного размера. Как ученые, вы должны уважать закон средних чисел. Давайте сравним ваши письма и конверты. Никто не хочет приобщиться к вашим интимным тайнам, достаточно поверхностного со-поставления сходств и различий. Согласны? Или вы, — тут я посмотрел на краснолицего, — боитесь правды?
Через пять минут краснолицый утратил свой прежний цвет лица. Он узнал правду. Из семи представленных конвертов три были одного образца, два — другого, еще два — третьего. Как будто пищи для особых подозрений маловато. Марки новенькие, словно украденные в одном почтовом отделении, все одного цвета. На семь писем приходилось две ручки, одна — простая, одна — шариковая. И завершающий уникальный штрих: во всех случаях одинаковая бумага. Самонадеянная публика: они полагали, что пожилые ученые не станут демонстрировать друг другу свою личную корреспонденцию.
Я вернул им письма. Они переглянулись. Растерянно, ошеломленно и теперь уже испуганно. Они мне поверили.
— То-то стиль последнего письма показался мне странноватым, — проговорил Харгривс. — Обычно она подшучивала над учеными, а сейчас...
— Меня поразило то же самое, — пробормотал кто-то. — И я решил, что...
— Они писали по принуждению, — без обиняков пояснил я. — Трудно острить под дулом пистолета. Не знаю, как они приобщали эти письма к прочей корреспонденции, но вряд ли столь простая задача могла обескуражить столь изобретательную личность, как убийца Визерспуна.
— Фейрфилд? — тупо пробормотал краснолицый. — Значит, акулы ни при чем. А нам...
— Вам что — нужно вычертить схему убийства? — Мои манеры оставляли желать лучшего, но и их шоковое состояние требовало шокового же воздействия. — Он хорошо знал Визерспуна, как и все археологи-любители, часто наносил ему визиты, видимо, на лодке. Последний визит оказался лишним. К последнему визиту убийца Визерспуна выступил в роли покойного профессора. Этот проходимец мог обмануть случайного посетителя. Но не Фейрфилда. И Фейрфилду пришлось умереть. Акулы — удобная мотивировка. Не оставляют следов, избавляют от необходимости искать тело.
— Но что все это означает? — Голос Харгривса вибрировал, руки конвульсивно сжимались и разжимались. — Что будет с нашими женами?
— Прошу дать мне еще минуту, — утомленно попросил я. — Меня потрясла встреча с вами не меньше, чем вас — известие о ваших женах. Полагаю, вы сейчас в безопасности. Ракетная база тоже. А вот женщинам, по-моему, грозит смертельная опасность. Люди, противостоящие нам, беспощадны и рационалистичны. Гуманность для них пустой звук. Один неверный шаг — и вы Никогда больше не увидите своих жен. Дайте-ка мне подумать.
Они пошли одеваться. А я напряженно думал. Напряженно, но не конструктивно. Я думал о старой лисе — Полковнике Рейне, причем думал без особой симпатии.
Сама профессия за двадцать лет приучила его: правая рука не должна ведать, что делает левая. Но вот что поразительно: он отлично представлял себе мой характер, ибо таковой все же наличествовал.
Я даже не спросил у ученых, по газетным ли объявлениям они собрались здесь. А как же еще? Подобрали их, конечно, задолго до публикации.
Объявления понадобились лишь для маскировки: чтоб их отъезд за границу не вызывал лишних вопросов. А жены нужны были для того, чтоб обосновать длительное отсутствие. Поскольку речь шла о государственном проекте, Рейн обо всем знал, более того, регулировал закулисный механизм операции. Я клеймил себя за доверчивость, с какой проглотил полковничью наживку. Клеймил его изворотливый ум.
Но Рейн был вынужден затеять игру с моим участием. Ибо он каким-то образом узнал, что жены ученых, отбывших на остров Вардю, исчезли, что их больше нет в Австралии. И он пришел к выводу: их взяли заложниками.
Зачем? Он сообразил зачем, придя, вероятно, к тем же выводам, что и я.
Скорее всего, он не подозревал, что они находятся на Вардю. Ведь он сам вместе с покойным Визерспуном обеспечил острову крышу археологического заповедника. Имели здесь место открытия или нет — сие никакой роли не играло. Старика Визерспуна и его сподвижников предварительно изучили вдоль и поперек. Заподозрить их в измене — эта фантастическая идея не могла прийти Рейну в голову. Так что искать жен на Вардю Рейн не собирался. Где угодно, только не на Вардю.
Вот он и подкинул мне идею, будто охотится за пропавшими учеными. В действительности же хотел обнаружить с помощью Мэри Гопман пропавших жен. Как Очень просто: ее схватят, как прежде схватили тех. дальше ставка на меня. Либо я, либо мы вдвоем переломим ход событий. Он понимал: если открыть мне
