терпение, вырвал книгу из неуклюжих рук старика и нашел нужное место. Дрожащий голос капитана снова окреп. Вскоре прозвучала заключительная фраза: «И тело будет спущено в море». Мы приподняли один конец крышки люка, Каменщик скользнул за борт и исчез.
Вернувшись на полубак, мы вычистили каюту, вымыли койку умершего, уничтожили все следы его пребывания. По морским законам и обычаям нам нужно было собрать его пожитки и передать их капитану, который потом, как положено, устроил бы аукцион. Но ни один матрос не захотел ничего брать из его скарба, и мы выбросили все сначала на палубу, а потом за борт, туда же, куда и тело, и это было последним знаком нашего презрения, которое мы обрушили на того, кого так сильно ненавидели. О, это было жестоко, поверьте мне, но жизнь, которой мы жили, была тоже жестока, а мы были не менее жестоки, чем жизнь.
Койка Каменщика была побольше моей. На нее меньше просачивалось воды с палубы, и было больше света для чтения лежа. Отчасти по этой причине я решил перебраться на его койку. Другой причиной была гордыня. Я видел, что моряки суеверны, и своим поступком хотел показать им, что я смелее их. Я хотел не только утвердить уже добытое равенство, но и показать им свое превосходство. Ох, эта самонадеянность юности! Со временем она проходит. Моряков напугало мое намерение. Все, как один, они клялись мне, что за всю историю моря ни один матрос из тех, кто занял койку мертвеца, не дожил до конца плавания. Они приводили пример за примером из своего собственного опыта. Но я был упрям. Потом они стали упрашивать и умолять меня, а это щекотало мое самолюбие, так как означало, что они в самом деле любят меня и заботятся обо мне. Все это только утвердило меня в моем безумии. Я перебрался на койку Каменщика и, лежа на ней, всю вторую половину дня и весь вечер выслушивал страшные пророчества. Рассказывались истории об ужасных смертях и таинственных призраках, приводившие всех в трепет.
Наслушавшись этих рассказов и вдоволь посмеявшись над ними, я после второй вахты повернулся на бок и заснул.
Без десяти двенадцать меня разбудили, и в двенадцать, одевшись, я уже стоял на палубе, сменив разбудившего меня матроса. На корабле, когда он лежит в дрейфе, на ночь оставляют одного наблюдателя: матросы дежурят наверху по часу. Шторм утихал, облака редели. За ними должна была быть луна, и, хотя ее не было видно, какое-то тусклое рассеянное сияние шло из-за облаков. Я шагал взад и вперед, пересекая палубу посередине корабля. Голова моя была полна событиями прошедшего дня и страшными историями моих приятелей, но я и теперь осмеливаюсь сказать, что тогда я не боялся. Был я здоров и телом, и духом и, следовательно, не мог не находиться в полном согласии с поэтом Суинберном, утверждавшим, что мертвецы никогда не возвращаются. Каменщик умер, и это был конец. Он не поднимется никогда, по крайней мере никогда не появится на палубе «Софи Сазерленд». Ведь он был в глубинах океана за много миль позади, там, откуда пригнал нас ветер, и скорей всего, разорванный на части, давно покоился в утробах множества акул. Но все же из моей головы не выходили услышанные рассказы о привидениях и мертвецах, и я подумал о душах умерших. Я пришел к выводу, что если души умерших и остаются на земле, то они носят с собой и добро и зло ушедших из жизни людей. Следовательно, по этой гипотезе, которую я вовсе не склонен был допускать, дух Каменщика весь был ненависть и злоба, каким мы и знали его при жизни. Но никакого духа Каменщика, разумеется, не существовало, в этом я был убежден.
Размышляя так, я шагал туда и обратно, и вдруг, случайно взглянув вперед вдоль левого борта, я вздрогнул и, объятый ужасом, бросился бежать к корме, в каюту. Куда подевалась вся моя юношеская самонадеянность и душевное равновесие! Я увидел призрак! Там, впереди, на палубе, в тусклом свете, на тот самом месте, где мы спускали за борт мертвеца, я увидел бледную колышущуюся фигуру. Она была шести футов высотой, нечто тонкое и совсем прозрачное: сквозь нее я мог различить паутину оснастки.
Я был в панике, как перепуганный конь. Как разумное существо я перестал существовать. Во мне ожили инстинкты суеверных предков, дрожавших перед непонятной, таинственной силой. Я — это был не я. Да, да, во мне заговорили десять тысяч далеких прародителей. В тот момент я был представителем целой человеческой расы эпохи ее суеверных, младенческих лет. И только когда я уже спускался по трапу в каюту, я стал приходить в себя. Ошарашенный, задыхаясь и дрожа, я упал на крутые ступеньки лестницы. Никогда до этого, да и потом не приходилось мне переживать ничего подобного. Я лежал на ступеньках и пытался понять. Нет, я не мог сомневаться в своих ощущениях. Я действительно увидел нечто странное, в этом не было никакого сомнения. Но что это могло быть? Привидение или чья-то шутка? Если это — привидение, то сразу возникал вопрос: появится ли оно снова? И если оно не появится, а я разбужу корабельных офицеров, то стану посмешищем всей команды. А в том случае, если это чья-то проделка, мое положение станет еще более смешным. Если я намерен сохранить с таким трудом завоеванное мною равенство, то мне не следует никого будить, пока я не удостоверюсь, что собой представляет это явление.
Человек я смелый. Решаюсь так заявить, потому что, несмотря на страх и охватившую меня дрожь, я, крадучись, пошел вверх по трапу, к тому месту, где я первый раз его увидел. Оно исчезло. Но подойти совсем близко к тому месту, где мне привиделся призрак, я не осмелился. Я снова начал шагать взад и вперед, бросая частые нетерпеливые взгляды на страшное место, но никаких намеков на привидение не было. Когда самообладание возвратилось ко мне полностью, я решил, что все это было игрой воображения, и что я получил по заслугам, потому что уж очень много думал об этих вещах.
Я уже спокойно, без нетерпения стал смотреть вперед: и тут вдруг снова, словно сумасшедший, бросился к корме. Я снова увидел его — длинную, колышущуюся, разжиженную субстанцию, сквозь которую можно различить снасти. На этот раз я овладел собой раньше, чем успел добежать до кормового трапа. Я снова стал обдумывать создавшееся положение, и гордость взяла верх. Не мог я стать мишенью для насмешек. С этим существом, чем бы оно ни оказалось, я должен встретиться лицом к лицу, один на один. Мне необходимо разобраться во всем самому. Я оглянулся на то место, где мы опустили Каменщика. Там было пусто. Там ничто не двигалось. И я в третий раз стал прохаживаться по средней части корабля.
Привидение исчезло, и мой страх исчез, душевное равновесие восстанавливалось. Нет, конечно, этого не могло быть. Мертвецы не встают. Это была шутка, жестокая шутка. Это мои приятели по полубаку каким-то хитрым способом пугают меня. Они уже дважды могли видеть, как я убегал на палубу. Щеки мои горели от стыда. Мне уже слышались сдавленные похохатывания и даже откровенный смех, когда я приближался к полубаку. Я начинал злиться. Я не против шуток, но эти зашли слишком далеко. На корабле я был самым молодым, всего лишь подростком, и они не имели права творить со мной такие вещи, которые, как я хорошо знал, бывало, доводили людей до умопомешательства. Злясь все больше и больше, я решил доказать им, что я сделан из прочного материала, и готов был обрушить на них мое возмущение. Я решил, что, если оно появится снова, я пойду на него, более того, я пойду на него с ножом в руке. Когда я приближусь на достаточное расстояние, я нанесу удар. Если это человек, он получит нож в бок — и поделом. Если же это — привидение, ну что ж, ему это не причинит никакого вреда.
Я был страшно зол, я был совершенно уверен, что надо мной подшутили; но когда это существо появилось в третий раз на том же самом месте, длинное, полупрозрачное и колышущееся, страх опять охватил меня и почти совсем парализовал мою злость. Но теперь я не побежал. Я даже глаз не отвел от этого существа. До сих пор мне не удавалось увидеть, каким образом оно исчезает. Я вынул из висевшего у меня на поясе футляра нож и стал наступать. Шаг за шагом, ближе и ближе; мне стоило больших усилий держать себя в руках. Борьба шла между моей волей, моей личностью, с одной стороны, и, с другой стороны, с десятью тысячами моих предков, которые сидели во мне и призрачные голоса которых нашептывали мне из темноты и вселяли в меня неясный страх — это был их страх с тех времен, когда мир был таинственным и полным ужаса.
Я замедлил шаги, а эта вещь по-прежнему колыхалась, плавно двигалась, жутко и странно покачиваясь. А потом прямо у меня на глазах пропала. Я видел, как она пропала. Она не ушла ни налево, ни направо, ни назад. Прямо передо мной, пока я смотрел на нее, она растаяла, перестала существовать. Я не умер, но, клянусь, из того что я пережил в эти несколько промелькнувших мгновений, я узнал, что человек вполне может умереть от страха. Я стоял, парализованный страхом, с ножом в руке, непроизвольно покачиваясь в такт раскачивающемуся судну. Если бы Каменщик неожиданно схватил меня за горло своими настоящими пальцами и начал душить меня, это не было бы для меня неожиданностью. Мертвецы не возвращаются, но от проклятого Каменщика, пожалуй, можно было ожидать и этого.
Но он не схватил меня за горло. Ничего такого не случилось. И поскольку природа органически не переваривает застоя — все течет, все изменяется, — я повернулся и отправился на корму. Я не побежал. Какой смысл? Какие преимущества у меня были перед злобным миром привидений? Бежать, положившись на
