умер уже давно.
— Это не важно. Но я могу тебя только попросить, Бартаре, заставить тебя я не могу.
И тут маска, которую она носила, окончательно раскололась.
— Она больше не придет, — шепотом сказала Бартаре. — Она никогда больше не придет!
— Мелуза? — Но мне и не нужно было подтверждение. Я знала, о ком она говорит.
— Она… Она сказала, что мне не добраться до нее, там, на холме, и я не добралась. Так что я никогда и не была для Нее настоящей дочерью — вообще никогда! — Слова вырывались все быстрее и быстрее. — Раньше у меня всегда была Она — а теперь у меня нет никого!
— У тебя есть я, Бартаре, правда, у тебя есть я. — Я предложила ей все, что могла.
Она покачала головой.
— Ты этого хочешь, Килда, дать мне что-нибудь, потому что тебе меня жалко, потому что ты чувствуешь, что должна обо мне заботиться. Но тебе нечего мне дать. Ты — это ты, а я — это я, и мы слишком разные.
Она выражала в словах то, что я всегда чувствовала.
— Нет. Она не вернется, Килда. Я уже слишком много забыла. Я лежу ночью с открытыми глазами и пытаюсь вспомнить слова заклинания и что я делала, чтобы вызвать то или другое. Но они ускользают от меня. И очень скоро это и для меня станет только выдумкой. Когда это время придет, я надеюсь, мне будет уже все равно. И ведь это самое худшее, Килда, — надеяться, что мне будет все равно.
Она взяла меня за руку.
— Но не проси меня записывать это, Килда, потому что если я это сделаю, то, может быть, потом однажды мне захочется прочитать. И я кое-что вспомню, но никогда не вспомню всего, никогда!
Я понимала ее. Выбор Бартаре сделан, раз уж в сером мире за нее его сделали другие. Если она и отбросит в сторону все, что это для нее значило, то сейчас. Так что я никогда не просила ее сделать запись, хотя, согласись она, архив многим бы обогатился. Я думала о том, какое удовольствие это доставило бы Лазку Вольку… Но, как она правильно заметила, он уже никогда не может это прочитать.
С того дня Бартаре все больше и больше походила на других детей; может, поначалу она намеренно пыталась этого добиться. Но вскоре явное напряжение в этих попытках прошло. Ее былая невидимая спутница давно исчезла.
Нет, не Оомарк и не Бартаре не смогли полностью вписаться в жизнь крошечной колонии Дилана. Не смогла — я. Оказавшись выкинутой из жизни больше чем на пятьдесят лет, я так и не смогла наверстать их, хотя искренне верила, что, как и Бартаре, изо всех сил стараюсь вписаться в общество, членом которого теперь была. Я думала, что когда вернусь из серого мира, все будет в порядке. Но теперь поняла, что ошибалась.
Вейджил привлек меня в качестве специалиста по записям для сохранения в порту официальных данных. Если колония не выживет (а над нами всегда тенью висела угроза, что неожиданная эпидемия, нападение или какое-то стихийное бедствие сметут нас с лица земли), то наши останутся для грядущих поколений. Но эта деятельность не занимала все мое время.
Как за незамужней женщиной, за мной ухаживали и настаивали на браке пятеро холостых мужчин колонии. И я знала, что рано или поздно мне придется повторить судьбу остальных представительниц моего пола на Дилане — муж, дети, узкая тропинка возможного будущего. А с этим я еще не могла смириться. Я всеми силами стремилась оттянуть необходимость принятия окончательного решения.
А Джорс в это время работал на своем корабле. Топливных элементов на складах было хоть отбавляй, но все они предназначались для военных кораблей. Это означало, что понадобится много времени и мастерства, чтобы переделать под них намного меньшее исследовательское судно. Ему предоставляли любую помощь, какой только располагала колония, потому что они видели в нем свой последний шанс установить внепланетный контакт. Как Вейджил и говорил нам, большинство колонии принимало вещи, как они были, оставили надежды на межзвездные контакты и тратили силы, чтобы как можно лучше обустроить то, что их окружает. Но были и другие, не смирившиеся. Кьюри, начавший с попытки подраться с Косгро, стал его самым преданным помощником. Я предполагала, что смотритель рассчитывает оказаться в корабле, когда тот поднимется в воздух.
Теперь я видела своего недавнего спутника очень редко. Он усердно работал и возвращался в убежище только чтобы поесть и поспать. Но кульминации его и мои проблемы достигли в один и тот же день.
Под конец утра Матильда, жена Вейджила, отвела меня в сторонку и заговорила прямо. Я стала яблоком раздора. Между двумя холостыми мужчинами, ни один из которых мне не нравился, случилась драка. Вообще-то, я проявляла максимум осторожности — зная ситуацию — и не выказывала благосклонности ни одному из них, стараясь проводить как можно больше времени среди женщин. Но уже сам тот факт, что я не делала выбора, становился причиной конфликта. На благо всей колонии, такое не должно повториться. Я должна сделать выбор, и немедленно.
То, что она рассуждает здраво, и что это на благо всей группы, я отрицать не могла. Но то, что меня заставляют это сделать… Мое внутреннее возмущение было столь велико, что я бегом покинула убежище и направилась в тихий город. Куда я иду, значения не имело. Я шла сначала под одной улице, потом по другой. Пятеро холостых мужчин, и ни к одному из них меня совершенно не тянуло. Я не чувствовала себя частью колонии. Мне не хотелось связывать с ними свое будущее.
Я остановилась в саду дома, который когда-то был домом коменданта Пизкова. Цветущая растительность давно уже вышла из бортов клумбы, в которую ее посадили. Все слабое изгнано из существования, а плодородное и крепкое процветало. Здесь происходила борьба за жизнь, и у них я получила урок. Здесь было прекрасно и умиротворенно. Жаль, я не могла остаться в этом месте, забыв все, что ждало меня за этими полуоткрытыми воротами.
Меня вернуло к действительности позвякивание металла. Вздрогнув, я подумала, что, может быть, меня выследил один из моих настырных ухажеров. Но здесь стоял Косгро.
На нем была униформа со склада. Позвякивали его космические ботинки с магнитными пластинами. Но костюм не совсем подходил ему по размеру, а руки были красными и с мозолями от того, что он сейчас много работал.
— Я видел, как ты пришла — по визио корабля, — сказал он почти обвинительным тоном. — Корабль готов к полету.
— Они будут в восторге.
— Они об этом не знают. Думают, у меня еще день-два.
— Почему?
Он не ответил. Вместо этого он подошел ко мне. Его натруженные руки легли мне на плечи так крепко, что стало больно, и все же я была этому рада. Он притянул меня к себе, очень близко. Потом посмотрел мне прямо в глаза, и я поняла: нам больше не нужны слова — вот то, чего я так искала, что мне было так нужно.
— Поедешь. — Это не был вопрос, но я все-таки ответила.
— Да! — И потом спросила: — Когда?
— Сейчас. У меня на борту есть припасы. Благодаря Кьюри.
— Он надеется поехать?
Косгро покачал головой.
— Я не давал таких обещаний. Но кое-что я возьму с собой. Я возьму с собой их послание. Это я сделал бы в любом случае. И, Килда, я не знаю, что нас там ждет. Если мы полетим в такой абсолютный хаос, о котором подозревает Вейджил, то это может оказаться намного хуже, чем все, что ты себе способна представить.
— Хуже серого мира ничего быть не может.
— Нельзя забрать с собой детей.
— Да. Но они сами выбрали свой путь. Оомарк здесь счастлив. Думаю, Бартаре тоже будет счастлива. Она освободилась от своей наводящей ужас спутницы, которая толкала ее на другой путь.
— А вот ты нашла спутника — ну может, не совсем ужасного. И я буду принуждать тебя…
Я приложила пальцы к его губам.
— Ты меня ни к чему не принуждаешь. Я тоже сделала свой выбор. Куда пойдешь ты, пойду и я, даже на край звездного неба.
