— Видать, решила, что Миккельсонам больше не нужна копилка, — сказал Петрус Юханнес опомнившись. — Что ж, она хорошо послужила: не только на каменоломню — на целый бриг скопили.
Из ямы поднимался дымок, но Миккель спустился туда босиком и выудил невредимую книжечку в синей клеенчатой обложке.
— Так вот куда я ее засунул? — удивился отец и полистал книжечку. — Да-а, все это капитан должен знать наизусть, чтобы водить суда в дальнее плавание.
— Селенографическая долгота и пеленг четыре с половиной градуса ост? — спросил Миккель.
Отец улыбнулся и положил руку на Миккелево плечо.
Они пошли вместе к причалу.
— Мне нужен наследник, — сказал Миккельсон-старший. Такой, чтобы знал морское дело. Вот я и хотел перед отплытием послать тебя утречком заглянуть в дупло. Но коли уж так получилось — держи сейчас!
На внутренней стороне обложки отец написал: Моему сыну Миккелю по случаю его первого плавания.
Грозовая туча ушла на север; солнце выглянуло из-за Бранте Клева и осветило тысячи ручейков.
— Красивая гора, жаль покидать! Говори сразу, Миккель, коли передумаешь.
— Хоть сто Бранте Клевов будь, не останусь! — ответил Миккель.
— Тогда слетай после завтрака в сарай за топором. Сам знаешь — для чего.
Корабельщики уже намазали спусковые дорожки мылом и убрали подпорки. В последний раз над заливом поплыла лихая песня:
сказал Ульса Пер.
сказал Ульса Пер.
Последний канат оказался, как всегда, самый крепкий, но Миккель справился с ним тремя ударами топора. Плотник Грилле устроил салют — целую бочку дегтя с порохом подпалил на макушке Клева. А тетушку Гедду одолел насморк, и она смогла только, сидя на кухне, сыграть на органе: «Якорь поднят. В море иду!» Рухнули кормовые опоры, и бриг скользнул в воду, словно лебедь, который расправил крылья и разгоняется, чтобы взлететь.
Теперь недоставало только одного — доски с именем на корме.
— Завтра же и напишем, отец? — спросил Миккель. «Ли-лии»…
Миккельсон-старший покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Что утонуло, то утонуло.
Миккель озадаченно посмотрел на него:
— Как же мы его назовем, если не «Три лилии»?
— «Миккель мореход» — вот как! — ответил Петрус Миккельсон.
Глава тридцать восьмая
КУДА ДЕЛСЯ ВЫШИТЫЙ ЖИЛЕТ
В ту пору, когда цветет вереск и скумбрия клюет, как одержимая, Миккель Миккельсон и Туа-Туа Эсберг прошли конфирмацию в церкви.
Бабушка Тювесон, разумеется, присутствовала на торжестве — в новых очках.
И тетушка Гедда тоже пришла. Она восседала с зонтом в руках, хотя на небе не было ни облачка, и пела, по-шведски и по-датски:
Миккель — он сидел в первом ряду и поминутно оттягивал пальцем крахмальный воротничок — невольно вспомнил Эбберовых лам. Чудно — как плохо лето началось и как хорошо кончилось!
Мимо прошел новый церковный сторож — Енсе. Возле скамейки Миккеля он нагнулся, точно поправляя голенище, а сам качнул ступней и мигнул: «Слышь, как скрипит?»
Многие ли церковные сторожа в Швеции могут похвастаться новенькими кавалерийскими сапогами? Не говоря уже о настоящей цирковой лошади! А когда Миккель после молитвы поднял голову, в его псалтыре торчала бумажка.
В церковной конюшне, седьмое стойло от двери.
На добрую память тебе, Миккель, — прочитал он.
Вот-те на — снова-здорово терзаться между лошадью и кораблем!.. Ведь, кроме лошади, что еще можно найти на добрую память в конюшне?
После проповеди священник пригласил Миккельсонов в ризницу посмотреть шпагу.
Так, поддельные камни уже на месте… Миккель заглянул в шкаф. Где же ризы, которые купили за настоящие рубины?
— А можно посмотреть Эбберов жилет с вышивкой на животе? — спросил Миккель.
— Как… как ты сказал, дружок? — удивился пастор.
Петрус Миккельсон вдруг закашлялся, да так сильно, что пришлось отвернуться.
— Господин пастор, будьте добры, зайдите сюда на минуту, — пробормотал глухой голос из церкви.
— Не иначе, органист насчет нот хочет спросить, — сказал пастор. — Ну что ж, до свиданья, счастливого плавания!
Миккельсон-старший взял Миккеля за руку и вышел с ним на двор. Возле конюшни он остановился и вытер лоб.
Под откосом, среди камышей и плакучих ив, блестела река.
— Пастор не идет за нами, Миккель? — тревожно спросил отец.
— Как будто нет, — ответил Миккель.
— Ну и хорошо, сынок. Неловко в таком месте животом говорить, да что поделаешь. Понимаешь, рубины-то на Эбберовом жилете были самые настоящие.
— Насто… — ахнул Миккель. — Но ты же сам сказал!..
Миккель-старший обнял его одной рукой, а другой указал на небо:
— Скоро осень, Миккель. А осенью перелетные птицы покидают наши края. Сам знаешь, что будет, если какая замешкается.
— Конечно, но при чем тут Эббер и Якобин?
— При том, что они тоже перелетные птицы. У Якобина колени ныли, когда он долго не делал вольтов. А Эббер только и мечтал о том, чтобы опять пуститься по свету в своем фургоне. Теперь представь
