религиозного человека прекрасное есть искушение, которому надлежит сопротивляться, пагубное отвлечение и помеха, которую следует отвергнуть. Добрые дела не заменят любовь, без любви же любая деятельность ведёт к страданию, или возвышенному или низменному. Сущность сердечности — чувствительность, и без неё всякое поклонение есть бегство от реальности. Для монаха, для саньяси, чувства — путь страдания; исключение делается для мысли, которая должна быть посвящена богу их воспитания, их обусловленности. Но мысль происходит от чувств. Это мысль создаёт время, и это мысль делает чувствительность грешной. Выйти за пределы мысли — добродетель, эта добродетель — повышенная чувствительность, которая есть любовь. Любите — и греха нет; любите — и делайте, что хотите, и тогда нет скорби.
30 ноября
Местность без реки пустынна. Это маленькая река, если её вообще можно назвать рекой, но на ней довольно большой мост
Удивительно, что человек никогда не может сказать: «Я не знаю». Чтобы действительно это и сказать и почувствовать, необходимо смирение. Однако человек никогда не признаёт факт своего постоянного незнания; это тщеславие питает ум знанием. Тщеславие — это удивительная болезнь, вечно возбуждающая надежды и вечно ввергающая в угнетённое состояние. Но признать, что не знаешь, — это остановить механический процесс приобретения знания. Есть несколько способов сказать: «Я не знаю», — притворство со всеми его тайными и хитрыми методами, желание произвести впечатление, приобрести какую-то значительность и так далее; есть «Я не знаю», которое по сути указывает на время, необходимое для того, чтобы узнать, и есть «Я не знаю», которое не ищет способа узнать; в одном состоянии никогда не учатся, только накапливают и потому никогда не учатся, а другое — всегда состояние человека, который учится без всякого накопления. Нужна свобода учиться, и тогда ум может оставаться молодым и невинным; а накопление заставляет ум деградировать, стареть и увядать. Невинность — не недостаток опыта, но свобода от опыта; это свобода умирать для всякого переживания и не позволять ему пускать корни в почве скапливающего богатства мозга. Жизнь не бывает без переживаний и опыта, но жизни не может быть и тогда, когда почва полна корней.
Однако смирение не является сознательным очищением от известного — это тщеславие достижения; смирение — та полнота незнания, которая и есть умирание. Страх смерти присутствует лишь в том, чтобы знать, но не в том, чтобы не знать. Страха неизвестного нет, страх есть лишь к изменению известного, к окончанию известного.
Но привычка к слову, эмоциональное содержание слова, его скрытые значения, подтексты, препятствуют свободе от слова. Без этой свободы вы — раб слов, выводов и идей. Если вы живёте словами, как многие, внутренний голод оказывается ненасытным; это значит всё время пахать и никогда не сеять. В этом случае вы живёте в мире нереальности, лицемерия и скорби, что не имеет смысла. Верование, убеждение — это слово или мысленный вывод, состоящий из слов, и это то самое, что извращает и портит красоту ума. Разрушить слово — разрушить внутреннюю структуру безопасности, которая всё равно не обладает никакой реальностью. Небезопасность, происходящая от насильственного лишения безопасности, ведёт к разнообразным недугам, но небезопасность, исходящая из цветения медитации, — смирение и невинность, и её силы человек самонадеянный и гордый никогда не сможет узнать.
1 декабря
Дорога была очень грязная, с глубокими колеями, многолюдная; дорога эта проходила за городом, где постепенно строился пригород, но сейчас она была невероятно грязна, с множеством рытвин, собак, коз, бродячих коров, автобусов, велосипедов, автомобилей, но больше всего было людей; магазины, торгующие разноцветными напитками в бутылках, магазины, продающие ткани, еду и дрова, банк, мастерская по ремонту велосипедов, опять еда, козы, но больше всего людей. По обе стороны дороги здесь тихая сельская местность, пальмы и рисовые поля и огромные лужи воды. Солнце выглядывало из облаков за пальмовыми деревьями, которые взрывались красками и отбрасывали огромные тени; пруды блестели, и каждый куст, каждое дерево изумлялись небесному простору. Козы занимались обгладыванием их корней, женщины стирали одежду у крана, дети продолжали свои игры; повсюду какая-то деятельность, и никто не давал себе труда посмотреть на небо или на эти облака с их красками; это был вечер, которому предстояло вскоре исчезнуть и никогда больше не появиться снова, но, похоже, никого это не заботило. Безотлагательное было важнее всего, то безотлагательное, которое можно распространить в будущее, за пределы видимости. Дальнее видение — видение безотлагательного. Загрохотал мчавшийся автобус, никому не уступая ни дюйма, уверенный в себе; и все уступали ему дорогу, но огромный буйвол остановил его: он шёл прямо посередине, он передвигался своей тяжёлой поступью, не обращая никакого внимания на его сигнал, и сигнал раздражённо умолк. В глубине души каждый человек — политик, озабоченный безотлагательным и пытающийся всю жизнь превратить в безотлагательное. И позднее, там, за поворотом, будет скорбь, — но её можно будет избежать, так как существуют таблетки и выпивка, храм и целое семейство разных видов безотлагательного. Вы могли бы покончить со всем этим, если бы горячо верили во что-то или ушли с головой в работу или стали ревностным приверженцем какого-нибудь образа мысли. Но вы всё это уже испробовали, и ваш ум оставался таким же бесплодным, как и ваше сердце, и вы перешли на другую сторону дороги и затерялись в безотлагательном. Облака в небе теперь сгустились, пятно света осталось только там, где было солнце. Дорога шла дальше, мимо пальм, мимо казуарин, рисовых полей, всё дальше и дальше, и вдруг, как всегда неожиданно, пришло то иное с той чистотой и силой, которую ни мысль, ни безумие не могли бы выразить, и оно было здесь, и ваше сердце, казалось, взрывалось в экстазе в пустые небеса. Мозг был совершенно спокоен и неподвижен, но чутко-чувствителен и бдителен. Он не мог войти в пустоту, он связан с временем, но время остановилось, и он не мог переживать; переживание есть опознание, а то, что опознано, оказалось бы временем. Поэтому мозг был неподвижен, просто спокоен, он не спрашивал и не искал. И эта полнота любви — или чего хотите, слово не является самой реальностью, — вошла во всё и пропала. Всё имеет своё пространство, своё место, но у этого не было ничего такого, и поэтому его нельзя найти; что бы вы ни делали, вы этого не найдёте. Этого нет ни на рынке, ни в каком- либо храме; всё должно быть разрушено, ни один камень не оставлен неперевернутым, ни один фундамент не сохранён, но даже и в таком случае эта пустота останется неповреждённой, и тогда, возможно, непознаваемое сможет пройти. Оно было здесь, и с ним красота.
Любой продуманный, сознательно разработанный способ изменения — это не-изменение; такое изменение имеет мотив, цель и направление, и потому это просто продолжение — видоизменённое — того, что было. Такое изменение бесполезно; это всё равно что менять одежду на кукле, которая остаётся механической, безжизненной и непрочной и которая, после поломки, будет выброшена. Смерть — неизбежный конец изменения; экономическая, социальная революция есть смерть в форме перемены. Это
