авантюристов, которые хлынули в страну через Беркшир после французской революции и уже успели занять в ней господствующее положение благодаря своей куда большей активности и предприимчивости. Честность, ум и мягкий юмор эсквайра Киллиана привлекли к нему и сделали его друзьями моего дядю и пастора Сэквила; и естественно, что и остальные жители нашего городка последовали их примеру. Худой, аскетичный, до аффектации склонный к нравоучительности, он казался таким смешным и нелепым для тех, кто был слишком изощрен в житейских мелочах и в то же время достаточно невежествен, чтобы не понимать, насколько важны для успеха личных дел жителя небольшого городка услуги хорошего адвоката. Поэтому с тех пор, как я вернулся из прерванного путешествия по Европе, его скучные и серьезные познания, претендующие на особую значимость, вызывали во мне легкое презрение. И я не предполагал, что эсквайр Киллиан догадывается об этих моих чувствах, пока не уловил острые и язвительные нотки в его голосе, когда он принес мне свои извинения за прерванный его появлением завтрак и вообще за то беспокойство, которое причиняет людям его деятельность провинциального адвоката.
Я был достаточно молод, чтобы, сделав это открытие, сохранить приличествующее случаю выражение лица, а также поспешить сделать то, что должен был сделать, то есть попросить Джуди Хоскинс принести еще один стул и подать горячих пирожков и свежего шоколада. Ко всему прочему я испытывал сильное любопытство, стремясь понять, в чьи дела я оказался замешан, если адвокат посещает меня в столь ранний час. Эсквайр тем временем ел и пил, обмениваясь со мной короткими фразами, пока моя экономка не покинула комнату, оставив нас наедине с адвокатом. После этого, вытерев губы тыльной стороной костлявой руки, он сказал.
— Старый Армидж был вашим другом, не так ли? Я имею в виду, что если бы он мог позволить себе сказать, что имеет друзей, вы оказались бы единственным.
— Ну, если вы ставите вопрос таким образом, — согласился я.
— Мне ни разу не показалось, что он забыл ту маленькую услугу, которую вы оказали ему несколько лет назад. Вам не следует удивляться моим словам. Дело в том, что мне случилось быть свидетелем вашего поступка, и я никогда не забываю того, что видел.
— Если он и запомнил тот случай, то все равно никогда не упоминал о нем, — ответил я адвокату. — Но, по крайней мере, когда мы встречались с ним на улице, он всегда разговаривал со мной, и без тех проклятий и ругательств, которых всегда бывало предостаточно, когда он общался с другими, — улыбаясь, ответил я.
— Говорил ли он вам когда-нибудь о своем завещании?
— При мне он ни разу не упоминал ни о чем подобном.
— Вы не слышали о его завещании?
— Нет. И небеса тому свидетели. Оставил ли он после себя какие-либо завещательные распоряжения? Я думаю, что скупцы и скряги не делают ничего подобного, ибо им глубоко чужда мысль проявить при жизни заботу о людях, которые после их смерти станут владельцами их денег.
— Старый Армидж никогда не обещал вам чего-либо, что вы получите после его смерти?
— Бог мой, эсквайр, — воскликнул я, до некоторой степени уязвленный формой беседы, скорее напоминающей судебный допрос, — если , бы он обещал мне что-нибудь стоящее, неужели вы думаете, что при моем материальном положении я бы стал ждать, пока вы зайдете ко мне и сообщите об этом?
— Ваше материальное положение отнюдь не кажется мне таким уж безнадежным, — возразил адвокат, откровенно ироничным взглядом окидывая стены моей комнаты, облицованные старыми потертыми панелями.
— Во всяком случае, дядя и я никогда не верили, что Армидж обладает состоянием, превышающим несколько сотен долларов, — продолжал я с выражением превосходства, рассчитывая отплатить этим эсквайру за его сарказм. — Хотя в таком городишке, как наш, старик, похожий на Пита Армиджа и ведущий такой же образ жизни, как и он, несомненно рано или поздно приобретает репутацию человека, скопившего несметные богатства.
Он поджал свои губы.
— В самом деле? — И редкие седые волосы на подбородке адвоката, не брившегося с утра предшествующего дня, ощетинились. — Самый что ни на есть пошлый и глупый слух бывает порой очень желателен — когда он выгоден для кого-либо. И если бы вы были правы, то действительно ничего не получили бы после смерти старого Пита. Но так уж случилось, что Пит Армидж умер, оставив после себя наследство, если я не ошибаюсь, примерно в 100 тысяч долларов, и потому я не погрешу против канонов профессиональной этики, сообщив вам эти сведения, так как верю, что по его завещанию вы являетесь единственным наследником состояния покойного скряги.
— Он к тому же оставил еще и завещание? — как последний идиот, воскликнул я. Но я был так поражен словами адвоката, что еще удивительнее было то, что в этой ситуации я вообще оказался способен произнести хоть что-то.
— Да, и остается только выяснить, что он с ним сделал. Весь вопрос в том, где оно. Куда старый Пит Армидж положил свое завещание?
— Вы хотите сказать, что не знаете, где лежит завещание? Вы хотите сказать, что его нет ни в одном из ваших сейфов? Но тогда откуда вы знаете…
— Я узнал об этом в прошлом году вскоре после вашего возвращения, примерно в то время, когда стало достоверно известно о разорении вашего отца. Вот откуда я знаю об этом деле.
— И старый Пит назвал меня своим наследником?
— Нет. Он никого не назначил, но мы оставили место в завещании для имени наследника, которое он должен был вписать сам.
И адвокат, чье морщинистое лицо напоминало съежившийся маринованный овощ, словно воочию увидев мои взметнувшиеся ввысь надежды, усмехнулся так, что я вскипел от гнева.
— Боюсь, что должен просить вас извинить меня, эсквайр Киллиан, — холодно произнес я. — Через несколько минут я должен приступить к исполнению своих обязанностей в конторе моего дяди.
— А я и не задержу вас долее, чем на несколько минут, — ответил адвокат с такой серьезностью, словно мгновениями ранее он и не думал забавиться на мой счет. — Дело в том, что старый Армидж оставил пробел на листе, но затем зашел за высокую конторку клерка, где никто не мог увидеть написанного им, и уже там внес имя наследника. Затем он загнул эту часть завещания вниз и вернулся с ним к моему столу, и уже здесь оно было оформлено до конца, а мы вместе с моим клерком, старым Сэмми Роджерсом, подписали его в качестве свидетелей.
— Все менее и менее я вижу себя участником этого дела, — начал я, но адвокат прервал меня с какой- то угрюмой веселостью, если позволительно так назвать его манеру держать себя.
— Вам придется это сделать, мой юный друг, и немедленно, так как у меня нет других желающих расточать свое время подобным образом, кроме вас. Тем более что вы располагаете самыми превосходными основаниями принять участие в этом деле. Во-первых, старый Пит обсуждал со мной свое завещание на протяжении нескольких лет; и хотя он никогда не говорил мне, кого именно он собирается назначить своим наследником, очень редко он обходился без упоминания вашего имени либо в начале, либо в конце разговора.
— Но то, что я сделал для него, было столь незначительно, — возразил я.
— Пит Армидж ни разу не упоминал о том случае, — немедленно осадил меня адвокат. — В большинстве же случаев он говорил о вас, что вы производите впечатление степенного молодого человека, который будет хранить и преумножать то, чем он владеет, в отличие от тех, кто пустит деньги на пьянство и разврат и не успокоится до тех пор, пока не растратит всего. Я высказал вам те свои соображения, которые он мог принять в расчет, выбирая наследника для своих богатств, удовлетворяющего его требованиям и в чем-то похожего на него самого.
— Избави Боже! — воскликнул я, так что на морщинистом лице адвоката вновь появилась хитрая усмешка.
— Но и это еще не все, — продолжал он. — Старик не был таким мудрецом, каковым он себя считал. Когда он вписывал то имя, случилось так, что он положил завещание на клочок бумаги, лежащий на конторке клерка. И пользовался Пит Армидж при этом обычной ручкой со стальным пером, — он еще сказал, что они изнашиваются слишком быстро, — и написанное им имя отпечаталось на том самом клочке бумаги, на который старик неосторожно положил свое завещание. Роджерс позднее нашел этот клочок на своей
