Штрафники, работающие в павильоне, рассказали Петеру, что генерал Айзенкопф на самом деле не погиб: на него готовилось покушение, но его вовремя предупредили, и он успел скрыться, и сейчас он готовит в тылу танковую армию — ту, которая должна пройти по мосту и принести нам полную и окончательную победу, — и скоро будет здесь с танками и снесет к чертям лагерь, и будет судить всех, и тогда все свое и получат: и Вельт, и этот ваш черный, и комендантский взвод — все.
Примерно такие же слухи ходили и среди саперов. На ухо шептали, что конец бардака не за горами и скоро вернется человек с твердой рукой. Козак сказал, что многие саперы носят с собой фотографии генерала, хотя по нынешним временам за такую фотографию легко влететь и за проволоку.
Наконец появились подметные листки. От руки или по трафарету был изображен генерал в профиль, и текст гласил: «Я иду!»
Армант разболелся по-настоящему. Он температурил, кашлял, покрылся какой-то гнусной сыпью. Петер не выпускал его наружу и заставлял лежать. Брунгильда, после газовой атаки смотревшая сквозь Арманта, не устояла против женской природы— обиходить болеющего — и подолгу сидела рядом с ним, то молча, то беседуя о чем-то. Шла уже середина марта, все еще зимнего месяца в этих широтах, но день становился заметно длиннее, и, кажется, изменился воздух — не было теперь в нем сплошной заледенелости и звонкости, что-то добавилось, что-то ушло, и небо странным образом поменяло оттенок: иней с него смахнули, что ли? Бледные зимние закаты налились кровью, и однажды такой закат, раскатанный на полнеба, вдруг оборвался пронзительной зеленью. В этот вечер пришел Шанур.
Менандр рыскал где-то; Камерон и Брунгильда были заняты в павильоне; Армант спал, тяжело дыша; Петер чистил пистолет. Шанур вошел неслышно, не открывая двери, позвал:
— Петер!
Петер хоть и ждал подспудно этого визита, хоть и узнал голос — вздрогнул и судорожно ухватился за рукоятку собранного пистолета. Потом заставил себя расслабиться и обернулся. Шанур шел к своей койке, застеленной по-прежнему, как и было в тот день, когда он уехал. Поначалу Брунгильда ухаживала за койкой, как за могилой, а потом как-то по-другому.
— А, это ты, — сказал Петер. — Хорошо, что пришел. Почему не сразу?
Шанур смотрел на него темными глазами и ничего не говорил.
— Я почему-то уверен был, что ты жив, — внутренне суетясь, чувствуя эту суету и ненавидя себя за нее, продолжал Петер. — Внутри, знаешь ли, такое… ну, понимаешь, как лампочка горела — живой… хорошо, что так получилось… то есть что я несу — хорошо, что обошлось. Ну, рассказывай.
Шанур покачал головой.
— Ты суетишься, Петер, — сказал он негромко. — Ты устал?
— Конечно, — сказал Петер. — Я вот и чувствую, что суечусь. Но я очень рад тебя видеть.
— Хорошо, — сказал Шанур.
— Где ты… — Петер хотел сказать «скрываешься», но не сказал, неудобно получалось, — живешь?..
— Хожу, — сказал Шанур. — Просто хожу везде. Нигде не задерживаюсь.
— Вот ты-то и устал, наверное?
— Смешно, — сказал Шанур, — но как раз на этом я замечательно отдохнул. А ты устал и…
Он замолчал вдруг и посмотрел на Арманта. Армант приподнялся на локте.
— Явление Христиана народу, — сказал он. — Или мне снится?
— Нет, — сказал Шанур. — Я пришел.
— Мне не о чем с тобой говорить, — сказал Армант.
— Ну и что? — сказал Шанур. — Это ничего не меняет.
— На что ты рассчитываешь, кретин? — сказал Армант.
— Ни на что, — сказал Шанур. — Уже ни на что.
— Ты скрываешься, ты прячешься, хочешь выжить, ты неуязвим, — горячо заговорил Армант, — говоришь саперам такие правильные слова про правду и долг перед историей, а сам прячешься от своего долга… ты присягал, а где твоя верность присяге? Ты неуязвим, а предлагаешь саперам заниматься тем, за что их расстреливают. Ты думаешь, они этого не понимают? Это подло — то, что ты делаешь!
— Нет, — сказал Шанур. — Это не подло. Когда убили полковника и Эка, а меня оглушили и заперли в подвале, я точно знал, что я должен делать, — я должен был ходить и объяснять всем, кто и в чем виноват и что главное сейчас — это оставить правду обо всем, что здесь происходит. Я научился говорить и находить самые нужные слова, но потом они отворачиваются — хотя и соглашались со мной и говорили, что за меня и за правду пойдут в огонь и в воду, — но они отворачиваются, и все продолжается, как шло, хотя каждый из них считает, что теперь-то он горой стоит за правду и будет стоять до конца, понимаешь? Каждый стоит горой за правду, но все равно позволяет твориться лжи и позволяет делать с собой что угодно, я давно перестал понимать это — просто привык. Каждый по отдельности — борец за правду, а все вместе — глина, лепи из нее…
— Дурак, — сказал Армант. — Тебе надо было три месяца отираться меж них, чтобы понять это?
— Да, — сказал Шанур. — Три месяца и одиннадцать дней…
— А я, наверное, умру скоро, — сказал Армант. — Уже волосы выпадают.
— Из-за этой бомбы? — спросил Шанур.
— Да, из-за дыма. Говорят, кто его вдохнет — уже все. И знаешь — совсем не страшно. Только очень жалко. Особенно как о родителях подумаю…
— Я вот тоже.
— Тебе лучше.
— Конечно, лучше. Моя мама всегда твою жалела, говорила: не дай бог с Ивом что-нибудь случится, Франсуаза не переживет.
— Помнишь, когда лазали по скалам и вы думали, что я струсил?
— Глупые были. Ты мне тогда правильно врезал.
— Я бы тебе и сейчас врезал, да сил нет.
— Найдутся, врежут, ты не думай.
— Я ничего, — сказал Армант, откидываясь на подушку. — Просто зря ты это…
— Наверное. Петер, я похож на сумасшедшего?
— Слегка, — сказал Петер.
— Это плохо. Сумасшедшие вызывают жалость или брезгливость, а надо другое…
— Эх ты, — сказал Армант, глядя в потолок. — Вера им нужна. Просто вера. Заставь себе поверить — и за тобой пойдут. Юнгман и генерал пообещали им победу, скорую победу и славу, саперы поверили — и вот он, мост. Придумай что-нибудь хорошее и заставь их в это поверить, убеди — они мигом продадутся тебе душой и телом, причем учти: продадутся в кредит без начального взноса. Сейчас как раз кризис, в скорую победу никто уже не верит. Попробуй. А твоя правда — это не товар. Что им от правды — теплее станет? Думай, Христиан…
— Нет, Ив, — сказал Шанур, покачав головой. — Это не выход. Это кружение в той же плоскости.
— А ты желаешь подняться над плоскостью?
— Да.
— Поднимая себя за волосы? Или взмахивая руками и громко жужжа?
— Как-нибудь.
— Хорошая программа: научиться подниматься над плоскостью, потом летать, потом научить летать саперов, построить их в клин и улететь в жаркие страны…
— Хорошая, Ив. Самое забавное, что ты почти угадал.
— От тебя несет покойником. Боже мой, как от тебя несет…
— Я жалею, что начал всю эту возню… но надо было выбирать, и почему-то выбралось это. Теперь надо продолжать… надо заканчивать.
— Их не расшевелить, — сказал Армант.
— А вдруг? — невесело усмехнулся Шанур. — Бывают же на свете чудеса. Потом жить — и думать всю жизнь, что мог попытаться, но не попытался.
— Или не жить, — сказал Армант.
