захудалом военпредстве, видимо, не сумел растратить запас бурлившей в нем энергии с неистребимо яростным, не реализованным в жизни диктаторским началом. Своих сподвижников, в основном бабушек, майор уже много месяцев кряду водил на приступы бюрократических бастионов, агитировал за осаду и уничтожение техники на стройплощадке. Однажды в знак протеста силами наэлектризованных им активисток даже остановил троллейбусное движение. После чего вызвал телевидение для фиксирования своего эпохального выступления по поводу этого, в общем-то, мелкого хулиганства.
Ознакомившись с моей пестрой, намного превосходящей его по качеству, широте, а также сложности жизненного пути биографией, майор расстроился необыкновенно и через мегафон сообщил собравшимся во дворе, что я в прошлом систематически уклонялся от общественной деятельности на благо домовых соседей. Вдобавок этот офицер наябедничал в Выборгский РК КПСС. А в день выборов он, забравшись на высокий парапет у избирательного участка, нарушая закон, страшно кричал, призывая не голосовать за меня, по его мнению, 'мерзкого уголовника из эпохи застоя', хотя и незаконно осужденного. После этих призывов военпред свалился в мартовский жухлый, меченый хитрыми воронами снег и еще долго бился, затихая в руках подхвативших его соратников. Мы с ним проиграли оба, хотя и победили остальных. Больше я свою кандидатуру по месту жительства не выставлял, а мандат, как помнится, так и не нашел своего владельца.
Второй секретарь райкома партии по доносу майора вызвал меня на беседу с угрозами. Я мог бы не ходить, будучи выброшен из КПСС в 1981 году 'в связи с арестом', а после полной реабилитации так и не восстановленный, но интерес побеседовать, причем не зная о чем, с современным райфункционером возобладал. Поэтому я тихо постучался в строго официальную дверь кабинета в назначенное время.
Принят был сразу и встречен радушной хозяйской улыбкой, но после того, как представился, маска приличия озарилась недобрым блеском глаз. Тут же была вызвана миловидная юрисконсульт, что стало для меня новостью, так как раньше подобного рода специалистов в райкомах, помнится, не держали. Она положила перед секретарем принесенный с собой журнал «Огонек» N12 за март 1990 года, где был обо мне большой очерк, написанный московским журналистом, моим другом М. Григорьевым. Через год он вновь приедет помочь мне и погибнет при странных обстоятельствах в гостинице «Ленинград», где остановится. Его обгоревший труп 23 февраля 1991 года будет обнаружен в 754-м номере, первом от спасительного лифта.
Очерк, заинтересовавший секретаря райкома, назывался 'Пожар в штабе Революции, или Дело о поджоге Смольного'. Тут надо сразу пояснить тем, кто его не читал: я Смольный не поджигал, однако был арестован и посажен за то, что оказался невольным, но строптивым свидетелем поджога. И если других участников этой «операции», как тогда говорили, 'по указанию ОК КПСС', прокурор города С.Соловьев приказал своим следователям, исполнявшим этот важный социальный заказ, обвинить в каких-то дурнопахнущих пустяках типа 'распития спиртных напитков с несовершенно-летними барышнями', то к моей персоне отнеслись более внимательно и серьезно: сначала попытались обвинить в шпионаже, но не обнаружив страны, в чьих интересах я орудовал, решили переквалифицировать в «жуткие» хищения из Ленинградского областного и городского статистического управления, где мне в то время пришлось трудиться первым заместителем начальника, будучи, как тогда писали в газетах, одним из самых молодых и перспективных аппаратчиков города со всеми привилегиями занимаемой должности.
В своем очерке М. Григорьев довольно толково и популярно раскрыл всю нелепость, надуманность и негуманность брошенного в меня 'судебного кирпича'.
Секретарь райкома пошарил глазами над моей головой не фиксируя взгляд и, придав голосу тяжесть редкоземельных металлов, спросил, указывая на журнал, зачем я, судя по очерку и поступившему сигналу, клевещу на партию. Он именно так и выразился ('по поступившему сигналу'. Отчего повеяло холодом газетного мартиролога о новых вскрытых захоронениях жертв репрессий.
(Поступил сигнал или этот журнал? (невинно справился я.
Секретарь отвечать не торопился, видимо, раздумывая, как серьезней подавить мою веселость. Пришлось выручать:
(У меня есть захватывающая идея. Давайте, невзирая на внешнюю привлекательность юрисконсульта, удалим ее и переговорим с глазу на глаз. Ибо если вопрос только в этом, то ни консультанты, ни свидетели нам не нужны. Идет?
Нельзя сказать, чтобы мой тон их смутил или разозлил, однако дама долго не решалась уйти. Видимо, к такому поведению посетителей в райкомах еще не привыкли. Как только она аккуратно прикрыла за собой дверь и потом вновь заглянула в кабинет, намекая на свое нахождение где-то рядом, я тут же растолковал секретарю, что обиды на партию у меня вовсе нет, а умысла клеветать (тем более. Упрятали меня за решетку люди, но не партия, вина которой, на мой взгляд, только в том, что эти люди, чьи преступления против правосудия доказаны моей реабилитацией, до сих пор в ее рядах.
Наш недолгий разговор закончился обещанием секретаря убедить доносчика-майора в беспочвенной злобности и мстительности его натуры, после чего я простился с этим крепким, своевольным и пока еще самоуверенным человеком. Сидевшая в приемной очаровательная юрисконсульт с грудью, бунтующей против лифчиков, толкнула меня в спину взглядом, явно превышавшим ее должностные возможности.
Я шел по партийным коридорам, незабвенным пережитой болью за много лет моего отсутствия, и пытался обнаружить хоть какую-нибудь ошеломляющую новизну в сравнении с прежними временами, когда в райкомах все были помешаны на борьбе за чистоту своих рядов. Но лишь оказавшись под серым навесом городских дымов, загустевших сладким запахом соседней кондитерской фабрики, сообразил, что парткомы ныне (это просто место, где у работающих одна цель (повыситься в звании и вырасти животом. То была не их вина, а ошибка всей партии. Именно так недолго докатиться до всеобщего презрения подданных, что несравнимо опаснее, чем ненависть одиночек.
Мартовская поземка извивала ручейки снега по тротуару.
Беседа в райкоме вкупе с мегафонными выпадами майора при агитации жителей наших домов, а также другие брошенные в меня клеветнические камни, конечно, задели, и я решил найти способ публично поведать о своей жизни, дабы исключить всякие унижения впредь.
Такую возможность мне предоставила Бэлла Куркова4 (хозяйка 'Пятого колеса'. Правда, пришлось обмануть ее ожидания в части наличия у меня леденящей душу антипартийной злобности и обобщенной закулисной аппаратной грязи, в ту пору охотно покупаемой журналистами, стремящимися демонстрацией своей смелости привлечь к себе внимание общества и тем самым вырваться из бесславно-заурядного бытия.
Бэлла Куркова — человек, несомненно, одаренный. Но движители ее устремлений работали на антитопливе общечеловеческих ценностей. Надо отдать должное: она приняла большое участие во мне, и по-человечески я благодарен. При этом следует признать: в деле идеологического поджога с северо- западной стороны нашего общего дома, ныне презрительно именуемого 'бывшим СССР', выдающуюся роль сыграла именно Бэлла Куркова и ее 'Пятое колесо'. Символичным представляется также то, как ненужная по конструктивному замыслу деталь может расшатать всю телегу. Демонический талант родившейся в 1935 году Курковой бесспорен. Нешироко образованная в общепринятом смысле, иначе ущерб от ее деятельности был бы неизмеримо большим, она, наделенная природой прямо противоположными нужным человеку качествами, сумела добиться удивительного, потрясающего успеха в жизни, по уникальности сравнимого разве что с победой немолодой женщины в мужском турнире фехтовальщиков экстра-класса, где победительница выиграла все поединки, сражаясь простой штакетиной от забора. Это меня в ней восхищает.
Можно смело поверить: она на первых порах не была сознательным участником заговора по одурманиванию народа. Зная Бэллу Куркову достаточно хорошо, я могу предположить: ее вначале втянули, а затем просто использовали для эфирного промывания мозгов миллионам людей от остатков идей, на которых покоилось могущество нашей Родины. При этом умело играли на ее невостребованности природой, а также пылкой, искренней ненависти к чужому преуспеянию, схожей у Курковой по силе и необъяснимости разве что с гневной неприязнью молодого чахоточного к пышущему здоровьем ровеснику.
В прошлом неистовая редакторша пионерской газеты, она сохранила задорную хватку пионервожатой, напоминая мне этот детством впитанный образ каждым своим выступлением с любой трибуны. Только теперь, вместо красного галстука и пионерского значка, у нее бывало неопределенной формы платье цвета недозрелой сливы с брошью и порой нелепый вид, как у женщины, более привыкшей,
