прах по ветру. А одна американская компания пошла еще дальше – она воплощает в реальность расхожее выражение «отправиться на небеса» и организует запуск капсул с прахом в космическое пространство.
Сторонники «зеленого» движения заботятся о чистоте окружающей среды даже в самые мрачные дни, когда наступает момент прощания с близкими. Они отказываются от всех излишеств, сопровождающих традиционный погребальный обряд. Массивным гробам из тяжелой плотной древесины они предпочитают более легкие деревянные, картонные, бамбуковые или изготовленные из любых других экологически чистых материалов, подверженных быстрому разложению. А вместо того чтобы сооружать надгробия, сажают на могиле дерево. Первое подобное кладбище в лесной зоне появилось в 90-х годах в Великобритании. Теперь таких в Англии уже больше сотни.
Прах усопших может послужить восстановлению не только земного, но и подводного ландшафта. В Америке придумали новую ритуальную услугу: из праха, перемешанного с бетоном, делают «шары» и опускают их в море в тех районах, где коралловым рифам грозит разрушение. В «шарах» есть специальные углубления, на которых, по мнению изобретателей «альтернативного» похоронного обряда, и будут селиться новые кораллы.
Василий Голованов
Избранное: Былые времена
Майским парижским утром 1924 года в семье армянских актеров, бежавших с родины от геноцида, родился мальчик Шарль. Его родители хотели отправиться в Америку и там попытать счастья, но пересечь океан им было не на что, и семья осталась в Париже, организовав небольшую актерскую труппу. Так началось «закулисное детство» будущего Азнавура, в котором о звездном часе на сцене разве что только мечталось. Сегодня французского шансонье знает весь мир.
Он так неподражаемо и искренне несет в себе французскую культуру, будто она передавалась ему предыдущими поколениями. О жизненном и творческом пути всемирно известного певца Шарля Азнавура, о любви и дружбе, о вечно юном Париже можно будет узнать из книги, которая в ближайшее время выйдет в издательстве «ВАГРИУС».
Мое первое появление перед публикой было чистой импровизацией. Никто не побуждал меня к этому. Родители, как и остальные армянские актеры, не могли подолгу оставаться вдали от сцены: они создали некое подобие труппы, которая как могла исполняла армянские оперетты. В дни спектаклей, не имея возможности нанять нам с Аидой (сестрой. – Прим. ред.) английских или шведских нянь, родители оставляли нас за кулисами без присмотра. Однажды вечером – мне тогда было около трех лет – незадолго до начала спектакля я приоткрыл занавес и оказался на сцене, лицом к лицу с публикой. И тогда мне пришло в голову прочитать какое-нибудь стихотворение по-армянски. Услышав аплодисменты, артисты запаниковали, решив, что публика недовольна ожиданием. Но кто-то из знакомых пришел за кулисы и успокоил их, рассказав о моем выходе, как еще об одном развлечении публики. Это было единственное в моей жизни выступление на сцене на армянском языке. Тогда я впервые получил удовольствие от аплодисментов. Теперь мне кажется, что в тот самый момент, выступая перед эмигрантской публикой на сцене зала «Научных сообществ», я подхватил вирус, от которого так и не сумел избавиться.
Не знаю, почему вдруг у меня возникла эта идея, но в один из дней 1933 года я, не предупредив родителей, решил взять в руки перо и предложить свои услуги г-ну Пьеру Юмблю, главному руководителю театра «Пти Монд», дававшего детские спектакли по четвергам и праздничным дням. Здравствуйте, орфографические ошибки! Но, в конечном счете, просьба была не о приеме во Французскую академию. Я с нетерпением дожидался ответа, который действительно получил и в котором было приглашение на прослушивание. Взял одну из партитур для пианино, разбросанных по всему дому, и попросил маму сопровождать меня. На свете нет ничего более ужасного, чем детские прослушивания. Особенно это было страшно для моей мамы, которую неожиданно поставили перед свершившимся фактом. Добравшись до места, она столкнулась со своеобразной фауной в лице болтливых мамаш, громкими и противными голосами повествующих каждому об одаренности и талантах их отпрысков. Мама не знала, куда от них деться. Я же впервые в жизни испытал жуткий страх перед выходом на сцену. Когда настала моя очередь, я дал пианисту свою партитуру, объяснил, что собираюсь делать и, отстукивая такт ногой, задал нужный темп, без которого мой кавказский танец исполнять было невозможно. Тишина, вступление, и, не глядя на окружающих, я принялся танцевать «русский танец», как говорят во Франции. С чечеткой справился без особого труда. Закончив номер, услышал: «Спасибо, оставьте свой адрес, вам напишут». И мы с мамой, опустив головы, пошли домой, не надеясь на успех. Через две недели я получил письмо, подписанное рукой самого г-на Юмбля, начинавшееся так: «Дорогой маленький кавказец…» В конце письма уточнялись дата моего первого появления на сцене и сумма предполагаемого гонорара. В доме тогда начался настоящий аврал: мне нужны были костюм, черкеска, посеребренный пояс, кинжал, оправленный недрагоценными камнями, и, конечно, мягкие сапоги на тонкой подошве, которые позволяют стоять на мысках, словно ты босиком. Мама начала шить костюм, отец нашел все необходимое для моего выступления. Вот таким образом в последний четверг перед Рождеством 1933 года я сделал свои первые «танцевальные шаги» на сцене старого «Трокадеро». Если говорить о карьере, то эта дата знаменует ее начало, поскольку тогда я впервые в жизни получил вознаграждение за свою работу. Впоследствии я часто выступал в театре «Пти Монд» с другими труппами – с труппой Ролана Пилена или мадам Дорьель и всегда в качестве танцора в музыкальной части представления. Но мечтал о том, чтобы появиться в части комедийной.
1936 год. Коммунистическая партия организовывала пикники, на которых Вальдек Роше всякий раз выступал с небольшой речью. В моде были русские фильмы. Их по два сеанса показывали каждое воскресенье в театре «Пигаль». Мы приносили с собой плетеные корзинки, полные провизии и напитков, и смотрели фильмы: «Максим», «Юность Максима», «Броненосец „Потемкин“, „Ленин в Октябре“, „Стачка“ и другие, без сомнения, агитационного характера. Но мы не задумывались над этим, нас больше всего волновала игра актеров. Там же мы посмотрели „Беппо“ – первый армянский фильм. То были времена веры в советский рай, дававший надежду на новую жизнь, где все пели революционные песни, вступали в Союз армянской молодежи (JAF), в котором Мелинэ, будущая Манушян, была секретарем, а Мисак Манушян активным членом. Посещали организованные армянами балы, на которые отца приглашали петь – ему всегда удавалось выжать слезы у присутствовавших на вечере женщин. Мы с Аидой тоже участвовали в программе со своим номером. Оркестры, развлекавшие публику, не всегда были армянскими. Но, как бы то ни было, им вменялось в обязанность знать хотя бы фрагменты армянских народных мелодий, под которые можно танцевать. Всегда присутствовал человек, снимавший на пленку часть вечеринки, и – о чудо! – до ее окончания он возвращался с готовым чернобелым немым фильмом и показывал его на куске материи, заменявшем экран.
В тот период армянская община еще не была полностью воссоединена. Подобные встречи после долгой разлуки, сопровождаемые смехом и слезами, были внове. Сегодня это может казаться по-детски наивным, но как грело душу чудом спасшихся людей чувство, что они вновь обрели друг друга! Это было потрясающе, это была встреча с прошлым. С тем прошлым, которое называют старыми добрыми временами, которое было до всех несчастий, бурь, побегов, массового переселения, лишений, доносов, ненависти, мести.
Говорят, что немцы очень организованная нация, французы считаются лучшими на свете любовниками, американцы – помешанными на деньгах, шотландцы – скуповатыми. Об армянах же говорят так: «Да, они преуспевают в делах» – и добавляют: «Чтобы справиться с одним армянином, нужны два еврея». Я, честно говоря, не могу сказать, правда ли это. Возможно, наша семья как раз и является тем исключением, которое подтверждает общее правило. Сам я ничего не смыслю в делах, а мой славный отец преуспевал в них еще меньше. Объявив себя банкротом на улице Юшет, сдав ключи от бистро на улице Кардиналь-Лемуан, отец наконец нашел хорошую работу в ресторане «Средиземноморье» на площади Одеон. Это было в начале 1937 года, года Международной выставки. С самого ее открытия весь персонал ресторана был отправлен обслуживать павильон стран Средиземноморья. Мы с Аидой обедали там бесплатно. Меня потрясли две вещи. Одна из них – огромные павильоны России и Германии, располагавшиеся напротив друг друга и словно бросавшие друг другу вызов, а также новое волшебное изобретение, представленное в немецком павильоне, впоследствии названное телевидением. Вскоре после этого кинозал «Синеак», находившийся возле церкви Ля Мадлен, установил в
