всячески побуждало австро-венгров к активным действиям в расчете на то, что в нынешней ситуации Россия неизбежно потерпит поражение.
С другой стороны, Тиса не исключал, что в случае объявления войны к Центральному блоку присоединятся Болгария (и он оказался прав), а также Румыния, что исключало удар румынских сил по Трансильвании, в тыл Австро-Венгрии (хотя в действительности Румыния в грядущей войне выступила на стороне Антанты). К тому же Тиса получил личное послание от императора Франца Иосифа с просьбой устранить различия во взглядах на австро-сербский конфликт. Венгерскому премьеру, не скрывавшему своего уважения к монарху, не оставалось ничего другого, как встать в этом вопросе на позиции военной партии.
Дело оставалось за малым. В МИДе Австро-Венгрии наиболее радикально настроенными по отношению к Сербии политиками и дипломатами был составлен адресованный Белграду ультиматум. И Тиса фактически стал соавтором этого беспрецедентного по своему содержанию дипломатического документа.
Демарш Австро-Венгрии застал Сербию врасплох. В условиях летнего времени большинство министров разъехались из столицы. Премьер Н. Пашич гостил в деревне, где не было телефона, и поэтому сообщение об ультиматуме Вены получил с опозданием. В конечном итоге министры сербского правительства съехались в Белград и составили ответную ноту. И хотя выдержана она была в архивежливом тоне, австро- венгерский посланник в Белграде барон В. Гизль, обнаруживший после ее прочтения, что требования его правительства не приняты «буква в букву», заявил лично привезшему сербский ответ Пашичу о разрыве дипломатических отношений. 28 июля 1914 года АвстроВенгрия по телеграфу объявила Сербии войну.
В день начала боевых действий император Франц Иосиф обнародовал манифест, в котором в числе прочего содержалась знаменитая фраза: «Я все взвесил, я все обдумал»…
Ознакомившись 24 июля с содержанием ультиматума Автро- Венгрии, российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов прямо заявил, что европейская война теперь неизбежна. Во время беседы с австрийским дипломатическим представителем графом Ф. Сапари он был настолько возбужден, что присутствовавший при этом французский посол в России М. Палеолог даже напомнил главе российского внешнеполитического ведомства о необходимости вести себя более сдержанно.
В тот же день состоялось заседание российского Совета министров. Военное руководство страны считало необходимым провести всеобщую мобилизацию, призвав в армию 5,5 млн. человек. Военный министр В.А. Сухомлинов и начальник Генерального штаба Н.Н. Янушкевич настаивали на этом в надежде на быстротечную (продолжительностью 4—6 месяцев) войну.
Представители же российского МИДа, не желавшие давать немцам предлога для обвинения России в агрессии, были убеждены в необходимости лишь частичной мобилизации (1,1 млн. человек).
Император Николай II, проявив нерешительность, сначала подписал оба указа – как о частичной, так и о полной мобилизации в стране, – а затем все же склонился ко второму варианту. Но вечером 29 июля, когда начальник мобилизационного управления генерал С.К. Добровольский уже приготовился передать по телеграфу приказ о всеобщей мобилизации, был дан отбой. Получив телеграмму от германского императора Вильгельма II, обещавшего предпринять все усилия для предотвращения разрастания сербско-австрийского конфликта, Николай II заколебался и отменил приказ, заменив всеобщую мобилизацию частичной. Но уже 31 июля приказ о всеобщей мобилизации был им подписан.
Германия предъявила России ультиматум с требованием всеобщей демобилизации в течение 12 часов – до 12.00 1 августа 1914 года.
Вечером означенного дня германский посланник Ф. Пурталес прибыл в российский МИД. Услышав в ответ на вопрос – прекратит ли Россия всеобщую мобилизацию – категорическое «нет», Пурталес вручил главе российского внешнеполитического ведомства Сазонову официальную ноту об объявлении войны.
Дальнейшие события развивались стремительно и неотвратимо. 2 августа Германия вступила в войну с Бельгией, 3 августа – с Францией, а 4 августа в Берлине было получено официальное уведомление о начале военных действий против нее Великобританией. Таким образом, дипломатические баталии в Европе сменились кровавыми сражениями.
Можно предположить, что высшее руководство Германии и Австро-Венгрии не представляло себе, к каким катастрофическим последствиям приведут их действия, но именно политическая недальновидность Берлина и Вены сделала возможным столь роковое развитие событий. В условиях, когда еще оставалась возможность разрешения кризиса мирным путем, ни в Германии, ни в Австро-Венгрии не нашлось ни одного политика, который бы выступил с подобной инициативой.
Можно предположить и то, что между Германией и Россией к началу XX столетия не было таких непреодолимых противоречий, которые неизбежно должны были перерасти в столь масштабное военное противоборство.
Однако трудно игнорировать очевидное стремление Германской империи к европейскому и мировому господству. Схожими амбициями руководствовалась и Габсбургская империя. В условиях усиления их военнополитической мощи ни Россия, ни Франция, ни тем более Великобритания не могли позволить себе оказаться на вторых ролях. Как заметил по этому поводу российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов, в случае бездействия пришлось бы «не только отказаться от вековой роли России как защитницы балканских народов, но и признать, что воля Австрии и стоящей за ее спиной Германии является законом для Европы».
К началу августа 1914 года перспектива «большой европейской войны» была налицо. Главные державы противоборствующих союзов – Антанты и Центрального блока – начали приводить свои вооруженные силы в боевую готовность. Миллионные армии выходили на исходные боевые позиции, а их военное командование уже предвкушало скорую победу. Тогда мало кто мог предположить, насколько она недостижима…
В том, что дальнейшие события августа 1914-го развернулись по тому сценарию, которого никто не мог и предположить, на первый взгляд не было никакой логики. В действительности же такой их поворот был предопределен целым рядом обстоятельств, факторов и тенденций.
С первых же дней августа перед правительствами воюющих стран встали не только неотложные задачи по бесперебойному пополнению действующих армий людскими ресурсами и боевой техникой, но и не менее насущные политико-идеологические проблемы…
Российское руководство взывало к патриотическим чувствам сограждан с первых же дней войны. 2 августа император Николай II обратился к народу с Манифестом, в котором традиционное миролюбие России противопоставлялось неизменной агрессивности Германии.
8 августа на заседании Государственной думы верноподданнические чувства императору, а также веру в правоту его действий и готовность, отложив внутренние разногласия, поддержать солдат и офицеров, оказавшихся на фронтах, выразили представители большинства политических партий и объединений. Общенациональный лозунг «Война до победного конца!» был подхвачен даже либерально настроенными оппозиционерами, которые еще совсем недавно ратовали за сдержанность и осторожность России во внешнеполитических решениях.
На волне подъема национального патриотизма с особой яркостью проявились антинемецкие настроения, выразившиеся и в переименовании ряда городов (и прежде всего Петербурга, ставшего Петроградом), и в закрытии немецких газет, и даже в погромах этнических немцев. Духом «воинственного патриотизма» прониклась и российская интеллигенция. Многие ее представители активно включились в антинемецкую кампанию, развернутую в прессе в самом начале августа, десятки тысяч добровольно ушли на фронт.
Во Франции парламент в первых же числах августа, без всяких обсуждений, принял серию законов, обеспечивавших интересы национальной безопасности: о приостановлении свободы печати и собраний, о введении цензуры и других ограничений на политическую деятельность и распространение информации. В сложившейся обстановке совершенно неожиданно повели себя французские анархо-синдикалисты и революционные социалисты. Даже самые ярые из них «антимилитаристы» поддержали курс на войну. Таким образом, в руках военного командования Франции сосредоточилась огромная власть. Но, как оказалось, большинство граждан страны и членов политических партий готовы были принять подобного
