Кампания по сохранению носорогов проходила с переменным успехом. Например, в той же Гарамбе число белых носорогов удалось довести до 36, однако в прошлом году их опять оказалось 20. Тем не менее сегодня в Африке пасется около 3 600 черных носорогов (в полтора раза больше, чем 10 лет назад) и около 11 тысяч белых. Дальнейший рост носорожьего поголовья сдерживается тем, что ему некуда расселяться: почти все пригодные земли за пределами национальных парков уже заняты посевами или пастбищами для домашнего скота.
В октябре прошлого года ЮАР и Намибия впервые за несколько десятилетий выделили квоты на отстрел носорогов. Речь пока идет в общей сложности всего о 10 животных, причем по заявлению властей обеих стран – исключительно о старых, не участвующих в размножении.
И все же смириться с мыслью, что в Африке есть хотя бы один лишний носорог, очень трудно.
Борис Жуков
Люди и судьбы:
Труба барона Мюнхгаузена
Когда слуги унесли тарелки и водрузили на стол чашу с ароматным пуншем, взгляды гостей обратились на барона. Ничуть не смущаясь, он наполнил кружку изрядной порцией напитка, неторопливо раскурил громадную пенковую трубку и только тогда начал свою историю. Присутствующие слышали ее уже не в первый раз, но не выказывали недовольства – барон терпеть не мог, когда его перебивали. К тому же он каждый раз дополнял рассказ новыми красочными деталями.
– Итак, господа, я отправился в Россию в середине зимы. Только в это время года мороз и снег приводят в порядок дороги, позволяя добраться до этой удивительной страны…
Дальше он поведал о волке, запряженном в сани, об олене, на голове которого выросло вишневое дерево, и о восьминогом зайце, бегавшем вдвое быстрее обычного. Слушатели в изумлении качали головами, не забывая подливать себе пунша. Даже самые глупые из них давно поняли, что правды в историях их гостеприимного хозяина нет ни на грош. Может, он и в России-то никогда не был… Один пастор Хюнце знал, что хотя бы в этом барон не врет – в его кабинете он видел на стене большой диплом, написанный непонятными русскими буквами. Барон перевел ему начало: «Божьей милостью мы, Анна, императрица Всероссийская, произвели Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена в наши корнеты». Пастор не сомневался в честности друга: потомок старинного рода мог позволить себе безобидную похвальбу, но никак не подделку документов.
Род Мюнхгаузенов и правда был старинным – их предок, воинственный рыцарь Ремберт, жил в ХII веке. Когда-то им принадлежала чуть ли не половина замков, живописно раскинувшихся по берегам реки Везер. Многие представители рода занимали важные посты при дворе немецких князей, а один из них – Герлах фон Мюнхгаузен – основал знаменитый Геттингенский университет. Его стены до сих пор украшены гербом с изображением монаха – по-немецки Munchhausen означает «монашеский дом», проще говоря, монастырь. Правда, ничего монашеского в поведении баронов не было. Они увлекались войной и охотой, любили крепко выпить и от души, по-солдатски, выругаться. Одна из многочисленных ветвей рода обосновалась в городке Боденвердере, где в 1720 году и родился самый знаменитый из Мюнхгаузенов. Он мог повторить судьбу предков, безвестно канув в пыльных родословных таблицах, если бы не судьба, бросившая его в водоворот европейской политики, а потом и на страницы книги, известной всему миру.
О детстве Иеронима Карла Фридриха мало что известно. Он был одним из восьми отпрысков Георга Отто фон Мюнхгаузена – представителя так называемой «черной» линии рода, не имевшей баронского титула. Когда ему было четыре года, отец умер, и на матушку Сибиллу легли все заботы о родовых землях, разбросанных вокруг Боденвердера. Город претендовал на часть владений Мюнхгаузенов, суд следовал за судом, и вдова постаралась поскорее отделаться от подросших детей. Дочек выдали замуж, а сыновей определили в пажи к соседним князьям. Иероним попал к герцогу Брауншвейга Фердинанду Альбрехту II как раз в том году, когда сын последнего Антон Ульрих отправился в далекую Россию. Императрица Анна Иоанновна, обожавшая все немецкое, выбрала юного принца в мужья своей племяннице и наследнице Анне Леопольдовне. Вскоре по приезде он отправился под стены Очакова воевать с турками, но особых талантов не проявил, к тому же потерял в бою двух пажей, привезенных из Германии. Очевидно, без земляков ему было скучно, поэтому он тут же попросил прислать ему новых. Одним из них и стал 17-летний Мюнхгаузен.
Он въехал в Петербург в начале 1738 года – конечно, не в санях, запряженных волком, а в обычной почтовой карете. Скорее всего, уже через год он вместе с Антоном Ульрихом принял участие в новом турецком походе, который кончился провалом: русское войско проблуждало по безводной степи и вернулось назад с большими потерями. Об этом барон (все же будем называть его так) не написал домой ни слова – его в то время занимали дела «более важные и благородные». К ним относились охота, которая «в России лучше, чем в любой другой стране мира», лошади, собаки и, конечно, продвижение по службе. Скоро юношу перевели из свиты герцога в элитный Брауншвейгский кирасирский полк. Теперь он мог щеголять в синем камзоле с красной подкладкой и белых лосинах, а по праздникам – в блестящей кирасе. Скоро он оказался в курсе придворных интриг, сдружился с молодыми офицерами – в основном тоже немцами, и немало вечеров провел в шумных попойках, о которых позже вспоминал с восторгом. Похоже, он пил с нужными людьми, поскольку обошел многих соискателей в получении офицерского звания «за ревность и прилежность к службе».
В 1740 году императрица умерла, а ее племянница Анна Леопольдовна очень скоро лишилась власти и вместе с мужем отправилась в ссылку. Несчастный Антон Ульрих много лет провел в заточении и умер слепым полубезумным стариком. Мюнхгаузена могла постигнуть та же участь, но он вовремя прекратил общение с бывшим патроном. Новой царице Елизавете Петровне были нужны преданные офицеры, и Иероним Карл Фридрих успешно продвигался по службе, а в 1744 году выполнил важное поручение двора. Ему пришлось встретить на границе – а именно в Риге, где стоял его полк, – анхальт-цербстскую принцессу Софию, невесту русского наследника Петра Федоровича. Выглянув в окошко кареты, 15-летняя Фике восхищенно смотрела на строй красавцев-кирасир и их командира, салютовавшего ей палашом. Распахнув дверцу, Мюнхгаузен – это, конечно, был он – галантно помог принцессе пересесть в удобный возок, на котором ей предстояло продолжить путь в Петербург.
Вскоре после этого события барон женился на дочке судьи Якобине фон Дунтен. Молодость кончилась, пора было обзаводиться хозяйством. Однако карьера в России не ладилась: особых подвигов на службе Мюнхгаузен не совершил и десять лет ходил в скромном звании поручика. В 1750 году после многих прошений он был произведен в ротмистры и тут же попросился в отпуск для устройства дел на родине. Вернувшись в Боденвердер, барон испытал прилив любви к родине и уже не захотел возвращаться в холодную Россию. Три года он продлевал отпуск, а на четвертый из Военной коллегии пришло извещение об исключении его из списков полка за «самовольное оставление службы». На том путешествия Мюнхгаузена и кончились. Разделив с братьями семейные земли, он занялся обустройством имения, охотой, а также сочинением своих удивительных историй.
Усадьба Мюнхгаузенов в Боденвердере была построена еще в 1603 году, и за сто пятьдесят лет ее строения, конечно, изрядно обветшали. Вернувшись домой, барон со рвением взялся за перестройку своего поместья. Одновременно с этим он решил построить мост через Везер, чтобы легче было добираться до города. Однако бургомистр Шмидт запретил строительство: новый мост нужно было охранять, а средств для этого не было. По российской привычке барон решил не обращать внимания на местные власти – дворянин он или нет? Но толпа горожан с топорами и кольями разметала самострой, едва не намяв бока самому Мюнхгаузену. Барон засыпал ганноверский суд жалобами, написанными неплохим литературным языком, – по возвращении на родину он обзавелся солидной библиотекой и стал много читать. Больше всего Мюнхгаузен любил книги о путешествиях, из которых черпал материал для своих фантастических рассказов.
О пребывании в России он вспомнил во время Семилетней войны, когда Боденвердер с округой оккупировала французская армия. Пришельцы обложили высоким налогом всех помещиков, кроме барона – Россия в той войне была союзницей Франции. Естественно, любви горожан к нему от этого не прибавилось. Мост через реку он смог построить только тридцать лет спустя, в чем очень скоро раскаялся – но об этом после. Зато никакой бургомистр не мог помешать ему выстроить у себя в саду охотничий павильон и
