Лидия Чарская
Большой Джон
ГЛАВА 1
Рассказ Лотоса. — На молитве. — Паника. Человек в плаще
«…За окном сада зловеще зашелестели черные крылья. Что-то ярко блеснуло в темноте. К аромату роз и лотосов, раскрывших свои пахучие чашечки, присоединился теперь чуть заметный, но страшный запах тления. Луна пугливо скрылась за облаками. Окно широко раскрылось, и Черный Принц, подобный огромной птице, влетел в комнату. Он направился прямо к колыбели ребенка… Цепкими руками вампир отдернул нарядный полог люльки, наклонился над вскрикнувшим от ужаса младенцем, кровожадно приник к сердцу мальчика и стал пить каплю за каплей его кровь…»
— Ужасно!.. — прервала рассказчицу маленькая, толстенькая Даурская и нервно одернула белую пелеринку на груди.
— Молчи, Додошка!.. Мешаешь слушать… Рассказывай, что было дальше, Елочка… Ах, душка, что за прелесть!.. Откуда ты вычитала все это?..
Смуглая, полная и рослая девушка лет семнадцати, с вьющимися черными, как у негритянки, волосами, Зина Бухарина, смотрела на рассказчицу вопрошающе.
— Чудно, дивно, божественно!.. Да тут с ума сойти можно от всей этой таинственности!.. — загалдели сидевшие за столом институтки и плотнее придвинулись к рассказчице, забыв о кружках чая, стывших перед ними.
Высокая, бледная Елецкая, с прозрачно-зелеными глазами, похожими на загадочные глаза русалки, и с пышными черными волосами, венчающими головку, раскрыла было рот, чтобы продолжать свое повествование, как неожиданно Даурская сказала:
— Поистине ужасно, mesdam'очки!.. Ведь Черный Принц ест таким образом уже восьмисотого ребенка!.. — и, с широко раскрытыми от ужаса глазами, она обернулась к своей соседке по столу и произнесла сладко:
— Послушай, Рант. Я вижу, ты не ешь твою булку… дай мне, пожалуйста.
— Даурская, противная!..
— Не мешай слушать!..
— Весь мир готова из-за булки забыть!..
— Несносная Додошка!.. — возмутились ее подруги.
— Оставьте ее, mesdames! Додошка хочет отъесться к ночи… Она очень худа, бедняжка, и Черному Принцу, — а он наверное прилетит к ней сегодня, чтобы съесть ее, как тех злосчастных восемьсот младенцев, — достанутся одни только кости… Дай же ей твою булку, Рант. Ведь и гусей тоже откармливают перед тем, как подавать их к столу…
Тоненькая, со смелым лицом веселого мальчугана, с короткими кудрями, девочка, казавшаяся много моложе своих семнадцати лет, обратила задорные серые глаза к Додошке.
— Да вы с ума сошли, Воронская!.. Mesdam'очки, скажите ей, что она сошла с ума!.. Как она смеет называть меня гусем и пугать Черным Принцем! — с визгом подскочила Додошка.
— Даурская… Taisez vous.[1] Вы не умеете себя вести, как подобает приличной барышне, — услышали в тот же миг девочки недовольный голос, и m-lle Эллис, классная дама, в синем форменном платье, неожиданно предстала перед своими питомицами.
Она скользнула недовольным взглядом по лицу покрасневшей Додошки и тотчас же захлопала в ладоши, повышая голос:
— На молитву, mesdames!.. На молитву!..
Зашумели отодвинутые скамейки, зашелестели зеленые камлотовые платья, и двести семьдесят пять девочек-институток, маленьких и больших, чинно выстроились на молитву.
На середину столовой, в которой были собраны к чаю все девять классов, включая и два старших педагогических отделения «курсисток», как их называли в институте, — вышли две девочки из группы выпускных, с Евангелием и молитвословом в руках. Одна из них — маленькая, плотная, с вызывающим, почти дерзким лицом, белокурая, розовая, с необычайно добрыми, честными, голубыми глазами; другая — несколько повыше ростом, стройная, с восточным типом лица, с глубоким и печальным взором, с лицом тонким, бледным и прекрасным, напоминающим южный цветок. Первую, Симу Эльскую, за вечные шалости и мальчишеские выходки прозвали «Волькой», от слова «воля» — свобода, которую усердно рекомендовала всем эта необузданно-смелая и шаловливая девочка, приводившая в неописуемое волнение своих классных дам. Другую, с газельим взором, по прозвищу «Черкешенка», звали Еленой Гордской. Она родилась и выросла в Тифлисе и бредила высокими горами и тихими долинами прекрасного Кавказа, хотя не имела ничего общего ни с татарами Дагестана, ни с жителями тихой и печальной Грузии…
Обе девочки медленно вышли на середину огромной столовой, остановились под газовыми рожками, спускавшимися на длинных шестах сверху и освещавшими комнату, и поочередно стали читать молитвы и главу из Евангелия. Институтки притихли. Зеленоглазая Елецкая, или «Елочка», только что рассказывавшая за столом про Черного Принца, молилась тоже, или, вернее, не молилась, а думала о том, как красиво и просто звучали слова Евангелия, как прекрасна была вера Елисаветы, к которой пришла Мать Господа, как хорошо и чисто, должно быть, пахли иерусалимские розы и как дивен был мир в те далекие времена…
Неожиданно сладкие мечты Елецкой, «Лотоса», как ее прозвали подруги за необычайную нежность и почти прозрачную белизну лица, прервались. Чья-то тонкая рука легла на ее пальцы и сжала их.
— Слушай, Лотос, наклони голову, а то «синявка» увидит… Так… А теперь слушай: откуда ты знаешь всю эту нелепую историю про Черного Принца? Скажи мне, пожалуйста, — насмешливо голосом спрашивала стоявшая рядом с Лотосом на молитве Лидия Воронская.
— Бессовестно и глупо смеяться, Воронская, над тем, чего сама не понимаешь, — досадливо отвечала Елецкая. — История Черного Принца далеко не выдумка. Это было истинная правда. Ее рассказывали духи, тени умерших людей, одной женщине, и она записала все это дословно… Об этом есть даже целая книга… Черный Принц существовал на свете, потом умер и прилетал в виде птицы с того света пить кровь детей и молодых девушек… Клянусь тебе, что это была правда.
— А я тебе клянусь, что все это чушь! — вспыльчиво вскрикнула Воронская, совершенно позабыв о том, что она стоит на молитве, и нетерпеливо топнула ногой.
— Воронская… Vous serez inscrite![2] — прозвучал голос неожиданно вынырнувшей откуда-то m-lle Эллис.
Подтверждая свою угрозу, классная дама извлекла из кармана штрафную книжечку, куда заносились фамилии провинившихся воспитанниц, и четко вывела на ее маленькой страничке фамилию Воронской.
— Ах, пускай записывает сколько влезет! — досадливо махнув рукой, проворчала Лида, — но ты-то должна по крайней мере сознаться, Елочка, что все это чепуха, — снова обратилась она к Елецкой.
— Воронская! — прозвучал негодующий голос синей дамы, и новая заметка водворилась против имени Лиды в «штрафной».
Воронская на мгновение умолкла, потом по-мальчишески тряхнула короткими волосами и вновь зашептала чуть не в самое ухо своей соседке:
