ночевки с палаткой. Рядом — чистая вода, песок мягок, на нем — выброшенные паводком коряги, топливо для костра. Жаль, что на корабле нет стоп-крана. Жаль, что я никогда не буду там, в каждом из примеченных живописных мест. Россия велика, всюду не успеешь…
Евгений Рейн: В десять вечера в большом баре начинается музыка. Очень неплохой аккордеонист Коля Боцманов может изобразить, похоже, все на свете и охотно откликается на заказы и просьбы. Причем даже на самое экзотическое ретро для такого «мастодонта», как я: звучат «Цветущий май», «Брызги шампанского», «Бублички», «Мурка», «В Кейптаунском порту»… Он играет, я в полном одиночестве слушаю…
Ближе к полуночи в центральном салоне за овальными столиками несколько компаний немцев коротают время за картами. Им явно скучновато. Как потом оказалось, на теплоходе подготовились к борьбе с этим состоянием души разными методами. Например, посредством изготовления кукол из марли, ваты и разноцветных лоскутов под присмотром бойкой русской девицы, старательно имитирующей энтузиазм. Кроме того, немецкие гости играли в загадочную игру «два капитана», смотрели старые советские и новые американские фильмы, слушали частушки, в том числе знаменитые саратовские «страдания», и сами пели весьма организованным и неплохим хором.
Виктор Грицюк: На теплоходе незнакомые люди здороваются по десять раз в сутки и желают друг другу в ресторане приятного аппетита. Каждый окурок попадает точно в урну. Здесь не по- домашнему крепко одеколонятся.
Рейс почти целиком закуплен немецкими туристами (россиян среди пассажиров — не более десятка), причем пенсионерами, детьми тех, кто добрался до Волги в 1943-м (и, скорее всего, не вернулся домой). Теперь вот они тоже сюда добрались. С бумажками в руках разучивают в прозрачном павильоне верхней палубы песню о Волге: «Вольга-Вольга, мутер вассер, Вольга гроссе руссиш флюс…». А еще они поют ее по-русски. При этом встают и садятся, начинают и замолкают одновременно. Дисциплина — великая вещь, но пугающая, особенно для славянских разгильдяев.
Евгений Рейн: Специальный пароходный буклет для немцев составлен с большой выдумкой. Он не ограничивается тем широким репертуаром, который успел посвятить Волге русский народ, а содержит и оригинальные произведения неизвестного мне авторства. В ранний час, когда «Нижний Новгород» только выплывал из полосы утреннего тумана, я неоднократно бывал разбужен оптимистическими немецкими куплетами, смысл которых в переводе можно передать приблизительно так:
Допоздна-то допоздна, а наутро, заметьте, все как огурчики.
Евгений Рейн: Ночь съедает расстояния. Проснулся — и представляешь себе, что сотни тысяч кубометров воды утекли тебе навстречу и перестали быть. Больше никак нельзя зачерпнуть из Волги ту пригоршню ледяной майской воды, которую можно было зачерпнуть, скажем, вчера в 23.59. И самого тебя вчерашнего — тоже уже нет.
В дне минувшем остались и «Прощание славянки» в исполнении оркестра на донской пристани (по моему разумению, это лучший марш на свете — его следовало бы сделать гимном России), и не освоившиеся еще с городскими манерами южнорусские казачки, которые босиком тащат снедь с базара домой по главной ростовской улице (естественно, Ленина), и искусственные насаждения по берегам Волго-Донского канала. Наутро, когда черно-желтая пена за бортами «Нижнего Новгорода» сменила цвет на лазурный, мы уже плывем по величайшей из рек Европы. Причем по самым богатым ее угодьям. Если верить справочнику 1930 года, 80 лет назад из вод нижней Волги ежегодно извлекалось около 500 миллионов килограммов рыбы (можно представить себе, сколько ее плескалось тут в древности, когда цивилизованные греки называли реку Ра, или в Средневековье, когда для хазар это был Итиль или Атель).
Просторная водная гладь выглядит безмятежно, а между тем под нею (то есть прямо подо мной!) движется такая невообразимая живая масса! Пол-утра, облокотившись на палубные перила, я пытался представить себе это наглядно, пока мои наивные упражнения не прервал интеллигентного вида пожилой попутчик-эколог. Оказывается, поражаться уже нечему — река обеднела в десятки раз. И дело не столько в этом, сколько в необратимости потерь. Даже если все производства вдруг остановятся, а люди навсегда откажутся от даров Волги, ни прежней численности рыбных стай, ни былой чистоты воды никакими способами и никто не восстановит. На многих участках необратимые изменения произошли даже с самим руслом — оно так отравлено, что само отторгает жизнь.
Виктор Грицюк: Приволжская степь, по моему ощущению, — самое подходящее место для человеческого существования. Даже дышать здесь легче. И что примечательно — сперва глазу, кажется, не за что зацепиться, а потом оказывается, что всюду — жизнь. Пряди серебристых ковылей распространяют пьянящий аромат, насыщенными сиреневыми тонами цветет саксаул. Орлы и соколы садятся на столбы электропередачи, которые одни только и намекают на расстояния и масштабы в этом безразмерном пространстве. У подножия столбов порхают удоды — яркие, как колибри. Если смотреть издалека, кажется, что это бабочки. А если, наоборот, сузить обзор, разбить пейзаж на секторы, можно насчитать с десяток сусликов, стоящих «фарисейски», скрестив лапки на животе. Над акациями — грачи, на проводах — ожерелья из кукушек, на горизонте, в жидком мираже — конные пастухи и их овцы.
Во время весеннего разлива, как утверждают пастухи, на лодке, ни разу не ступив на сушу, можно добраться до самой Калмыкии, если, конечно, знаешь нужные «дорожки» между чащами полузатопленных тополей, ив и камыша (он на нижней Волге достигает обычной высоты бамбука — то есть пяти метров). А кругом на ваших глазах будет стремительно пробуждаться природа.
Нежно-салатный туман в голых ветвях за несколько дней сменится тенью изумрудных крон. Со стороны Каспийского моря пронесутся южные грозы с занавесями дождей. После каждой в янтарном вечернем свете вспыхнет радуга. Для этого времени года у волжан есть бесподобное фольклорное выражение — когда река гудит.
Плыть по Волге на чем угодно, когда она гудит, — ни с чем не сравнимое удовольствие. Жаль только, что громоздкий теплоход не покорит все 3 500 километров течения. Река судоходна лишь до Твери, и то если выдается полноводный год.
Неторопливо взрезая носом «тяжелую» весеннюю воду, «Нижний Новгород» за две недели поднимется до Дубны, после чего свернет в канал имени Москвы и доставит нас домой. Для сравнения: в XVII веке голштинское посольство, описанное Адамом Олеарием, добиралось от Нижнего до дельты за полтора месяца — причем, заметьте, немцы следовали вниз по течению и очень торопились. А мы охотно и иногда подолгу передыхаем в больших городах и малых поселках.
Евгений Рейн: Нет в мире большего удовольствия, чем просто сидеть в шезлонге на верхней палубе. Можно при этом читать книгу, можно болтать с соседями, но лучше всего просто глядеть на реку, на проплывающие навстречу корабли, баржи (самоходные и на буксире), на катера и лодки, бакены и мосты и, конечно же, на шлюзы. Шлюзы — это и есть самое интересное во время плавания зрелище. В
