писание, позвольте напомнить вам изречение одного из великих писателей, который говорит устами своих мудрствующих героев: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
— Это правда, но я под этим не подразумеваю таинственной силы природы. Большая часть людей до сих пор думает, что в природе нет ничего непостижимого, над чем можно было бы задуматься, потому что они могут все видеть, слышать и понимать, а что в этом-то и состоит чудо, — им и в голову не приходит. Разве не чудо та жизненная сила, заставляющая произрастать из земли пеструю чашечку полевого цветка?..
Священник смотрел на нее с тем же выражением на лице, с которым он уже раз сказал ей сегодня, с мольбой во взгляде: «Вы противоречите себе, баронесса!»
— А вы забываете основателя вашей церкви, Лютера, который не только не отрицал существование духа зла, но даже утвердил веру в могущество его враждебной силы на земле? — сказал он, как бы умоляя.
— В нашем веке он не только запустил бы в него свою чернильницу, но и могучее перо свое обратил бы против порождения человеческой фантазии, — было ее ответом.
— Довольно, довольно! — воскликнул гофмаршал вне себя, протягивая руку, как бы приказывая молодой женщине замолчать. — Ваше высочество, простите, что за моим столом вам приходится слышать такие противорелигиозные мудрствования, — обратился он со зловещим спокойствием к герцогине. — Баронесса Майнау воспользовалась уединением Рюдисдорфа, чтобы предаться научным занятиям, которые своею ничтожностью напоминают о своем происхождении — занятия при хлебе и воде.
Герцогиня быстро встала; она должна была это сделать: как правительница и как женщина, она не должна была допустить семейной ссоры в своем присутствии.
— Пойдемте же собирать фрукты! — сказала она весело и любезно, как будто ничего и не произошло. Она надела шляпку и взяла зонтик. — Где же сейчас принцы? Я не вижу и не слышу их, господин Вертер, — обратилась она с вопросом к воспитателю принцев, который в ту же минуту скрылся…
Подозвав к себе священника, герцогиня взяла под руку Майнау; он пошел с нею, не бросив ни одного взгляда в сторону жены; фрейлина торопливо последовала за ними, так что Лиана осталась одна, как опальная, — одна под тенью кленов.
— Вы ничего не чувствуете, моя милая? Уж отличились вы сегодня, нечего сказать! Просто сломали себе шею! — проговорил лукаво гофмаршал, медленно проезжая мимо нее.
Глава 13
Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Какой промах дала она, взяв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила его и свое положение. Ненавистная «вторая жена» этим ходатайством поставила себя в такое положение, что теперь вопрос состоял только в том, когда она возвратится к себе на родину… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые, в своем заблуждении, сама себя заковала. Она радовалась смелости, с какою, не стесняясь, высказала свои убеждения: не каждое ли ее слово было нарушением программы, начертанной Майнау?.. Теперь он не мог, на время своего отсутствия, поручить ей охранение домашнего спокойствия и воспитание наследника дома Майнау: гофмаршал не потерпит уже этого ни в каком случае. Майнау нечего было страшиться теперь огласки — разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она в короткое время столько выстрадала. Время испытания, прожитое здесь, она будет считать тяжелым, но счастливо окончившимся сном, о котором она больше не будет и думать… Назад к Магнусу и Ульрике! Опять жить общею с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в их уютном зале!.. Как охотно она будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу; он ведь решительно заявил им, что Рюдисдорф их родина и будет служить для сестер убежищем во всякое время… О Магнус! И глаза ее наполнились слезами при мысли о свидании с ним.
В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась: там шел Майнау, унимая повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Не шел ли он в охотничий дом, может быть, за шалью, которую оставила там герцогиня?.. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самый жалкий из всех! Он говорил против совести и убеждений и обходил молчанием самые грубые выходки, чтобы только не заступиться за жену, не ответствующую его планам. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видала его, но он был уже около нее.
— Как! Ты плачешь, Юлиана?.. Ты можешь плакать? — воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. — Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…
— И глубочайшего раскаяния, — прервала она его.
— А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве?.. Как жаль!.. А я принимал все сказанное тобою за твое искреннее убеждение и думал, что ты сумеешь принять мученическую кончину за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься?.. Не послать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя за это… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете, я знаю это от Валерии!
— Я должна буду принять его, — проговорила Лиана с раздражением, видя его язвительную усмешку, — для того, чтобы он внушил мне веру в колдунов и привидения, чтобы и меня… — Тут она вспыхнула и замолчала, сделав отрицательное движение.
— Чтобы и тебя любили, как я только что высказал, — докончил он.
— Не здесь! Не здесь! — воскликнула она порывисто, указывая на Шенвертский замок. — Я раскаиваюсь, — продолжала она спокойнее, — что своим необдуманным вмешательством ускорила решение судьбы Габриеля, все же прочее я готова повторить слово в слово, даже если бы от меня потребовали представить еще новые доказательства пред лицом той высокопоставленной лживости и твоих язвительных насмешек… Далее я раскаиваюсь…
— Дай мне высказать остальное, Юлиана; я не желал бы слышать этого из женских уст, — прервал он ее вдруг очень серьезно и меняясь в лице, что уже раз смутило ее сегодня. — Ты еще раскаиваешься в том, что так слепо, так неопытно и так простодушно вступила в брак, и горячо обвиняешь меня, человека опытного, который должен был хорошо знать и понимать, что делал и чего требовал.
— Да, да!
— А если и он раскаивается?
— Ты согласен, Майнау? Ты позволяешь мне удалиться? Еще сегодня? — спросила она, затаив дыхание; глаза ее заблистали, и она с мольбою прижала руки к груди.
— Этого я не думал, Юлиана, — ответил он, видимо удивленный этим старательно сдерживаемым восторгом. — Ты не так поняла меня, — произнес он, отчеканивая слова, причем губы его нервно задрожали. — Оставим это; теперь тут не время и не место для каких-нибудь соглашений.
— Соглашений? — повторила она тихо, и ее руки опустились. — Да они и невозможны! К чему же откладывать? Боже мой, я потеряла даже охоту, утратила честные намерения, с какими вступила на свое новое поприще; я измучена и с трудом сохраняю наружное спокойствие; душою и сердцем я в Рюдисдорфе, а не здесь! Это возможно лишь на короткое время, а не на всю жизнь!.. Соглашение!.. — Она горько засмеялась. — Четыре недели тому назад я искала бы его по собственному побуждению, с чистосердечным желанием исполнить взятые на себя обязанности, теперь же, после всего, что случилось, я не могу! Я отказываюсь от него!
— Но я… нет, Юлиана! — воскликнул он запальчиво, и жилы на висках его вздулись.
С минуту она молча стояла перед ним: при таком его настроении она его боялась; но не лучше ли для обеих сторон, чтобы разрыв произошел именно теперь?
— Я, кажется, догадываюсь, почему ты желаешь, чтобы я осталась в твоем доме в эту тяжелую минуту, это для меня большое утешение, — сказала она кротко. — Ты заметил, что я от всего сердца полюбила
