не слыхал ее последних слов, — изменившееся лицо и голос молодой женщины до того поразили его, что он, забыв борьбу, которую выдерживал за своего сына, забыл и кипевший в нем гнев… Он обнял ее и, привлекая ближе к свету лампы, хотел приподнять ее голову, но, коснувшись ее волос, с ужасом отдернул руку.
— Что это? — воскликнул он. — Твои волосы совершенно мокры! Что случилось с тобой, Лиана? Я хочу это знать.
— Баронесса больна! — воскликнул слабым голосом гофмаршал; он опять выпрямился и выразительным жестом указал на лоб. — Я сейчас это заметил по ее театральным движениям, а последние слова подтверждают, что твоя жена в нервном возбуждении и подвержена галлюцинациям. Пошли за доктором!
Лиана отвернулась с презрительною улыбкой и взяла руку Майнау.
— Ты все узнаешь, Рауль, позднее… Еще сегодня утром я намекнула тебе, что имею много грустного, что хотела бы передать тебе. Покойница в индийском домике…
— А, вот и опять галлюцинация! — весело засмеялся гофмаршал. — Но где же именно явилось вам это привидение?
— Перед дверью красной комнаты, господин гофмаршал. Один человек охватил руками тоненькую шейку бедной баядерки и сдавил ее так сильно, что она замертво упала на пол.
— Лиана! — воскликнул Майнау в страшной тревоге.
Он привлек ее к себе и положил ее голову к себе на грудь; он и теперь еще скорее готов был предположить внезапное помешательство у дорогого ему существа, нежели… допустить возможность покушения на убийство в его «благородном Шенверте».
Гофмаршал встал:
— Я ухожу, я не могу видеть помешанных людей.
В его голосе и движениях сказывалось отвращение. Но он не мог держаться на ногах и неверною рукою оперся о спинку ближайшего кресла.
— Успокойся, Рауль! Я докажу тебе, что я не помешана, — сказала Лиана.
Отойдя от мужа, она приблизилась к старику. В эту минуту кроткому и миловидному лицу ее сообщилось выражение суровой решимости.
— Господин гофмаршал, — продолжала она, — человек этот преследовал хорошенькую индианку ночью по всему саду, чтобы отнять ее у умирающего в красной комнате, так что та принуждена была запереться от него… Посмотри на него, Рауль, — прервала она свою речь, указывая на гофмаршала, который, как уничтоженный, стоял с поникшею головой, — барон фон Майнау хочет отнять у тебя сына под тем предлогом, что один он, как единственный истинно честный и благородный представитель рода, имеет право воспитывать наследника своего имени; но от его рук чуть не угасла человеческая жизнь, а интрига, с помощью которой он вынудил брата отвергнуть Габриеля и его мать, кладет неизгладимое пятно на его «ореол дворянина». Ты можешь спокойно слушать его угрозы — никогда не отдадут ему Лео!
Но Лиана горько ошибалась, если думала, что при этих обличениях неминуемо заговорит гофмаршальская совесть. Он очень скоро оправился. Когда она говорила о Габриеле и его матери, он самодовольно покачивал головой и наконец разразился громким смехом.
— Картина моих преступлений очень искусно сгруппирована, прекрасная баронесса… Ведь я говорил, что эти женщины, с рыжими волосами, обладают дьявольскою способностью к интригам. Какой пикантный рассказ!.. И вы передаете его с таким театральным эффектом, наскоро набросив траурное платье, которое, сказать мимоходом, делает вас бледной и некрасивой, как привидение.
— Дядя, ни слова больше! — воскликнул ожесточенный Майнау, в первый раз указывая на дверь.
— Хорошо, хорошо, я уйду, когда мне вздумается! Но теперь и я считаю своим долгом пролить свет на эту историю… Я понимаю, баронесса, отчего вы вдруг заговорили со мной таким вызывающим тоном. Пока мы тут спорили, вы, сгорая весьма простительным любопытством, отправились в индийский сад, чтобы присутствовать при кончине «несчастной женщины». Подобное зрелище, понятно, возбуждает нервы, приятно щекочет жаждущую ужасов сатанинскую способность женской натуры…
— Прошу тебя, Рауль, не делай ничего, в чем бы потом тебе пришлось горько раскаиваться! — воскликнула Лиана, обняв обеими руками Майнау, который, вне себя, хотел было броситься на ядовитого старика.
— Женской натуры, — повторил старик, злобно улыбаясь, так как Майнау, топнув гневно ногою, повернулся к нему спиной. — Может быть, к разбитой параличом «бедной баядерке» на мгновение возвратилась способность говорить, и она в предсмертном бреду болтала подобные вещи, но кто же из людей здравомыслящих поверит таким несообразностям и придаст им значение серьезных обвинений?.. Кто бы вы ни были, попробуйте рассказать эти интересные новости моим друзьям и знакомым, вам никто не поверит. Меня все знают, а про вторую жену моего зятя всякий скажет, что она мастерица строить козни…
— Продолжай, Лиана! Я боюсь, что его друзья и товарищи услышат такие вещи, которые сильно поколеблют мнение о его врожденном благородстве, — сказал Майнау, — но говори мне: ведь ты слышала, что господину гофмаршалу нет до этого дела, а я, напротив, глубоко заинтересован.
— Женщина в индийском домике умерла до моего прихода; ее уста не разверзались тринадцать лет, так она и умерла! — возразила молодая женщина; она вдруг замолчала и закрыла глаза, потому что опять почувствовала головокружение; она крепко оперлась о стол и спеша продолжала говорить:
— То, что мне известно, я узнала от свидетеля, который не оставлял Шенверта со дня возвращения дяди Гизберта из Индии, этот свидетель не бредит, но знает наверно и может клятвою подтвердить свои слова.
Лиана исключительно обращалась к Майнау, как будто гофмаршала и не было в комнате. Она рассказала, как с помощью придворного священника сделался он господином Шенверта, как с утонченною жестокостью разлучил дядю Гизберта с женщиною, которую тот любил до последнего вздоха…
По временам, при ее рассказе, слышалось насмешливое хихиканье или раздавалось глухое проклятие, но Лиана не смущалась. Когда же она в первый раз произнесла имя Лен, ей пришлось остановиться.
— Бестия! Змея! — прервал ее гофмаршал со злобным смехом. — Так вот кто ваша поверенная, баронесса?.. Вы слушали сплетни самой грубой, самой неотесанной женщины из всей шенвертской прислуги и, основываясь на ее донесениях, атакуете меня, меня?
— Дальше, Лиана! — настаивал Майнау, бледнея. — Не смущайся! Я теперь все понимаю!
— Если вам и удалось бы опровергнуть все доказательства Лен, так как вы сами бдительно следили в то время за малейшими событиями в Шенверте, то одного не можете вы отрицать, потому что не знаете о случившемся тогда факте, — обратилась еще раз молодая женщина к гофмаршалу. — Несмотря на вашу бдительность, индианка виделась с дядей Гизбертом за несколько дней до его смерти, и он умер с убеждением, что ее безвинно оклеветали.
— Ба! Вы рисуете слишком яркими красками, милая баронесса. Вы должны бы знать, что вероятия заслуживает лишь то, что основывается на несомненных данных, — возразил гофмаршал с хорошо разыгранным равнодушием, хотя голос его еще никогда не звучал так глухо. — Я, конечно, не знаю об этой чувствительной сцене — и это весьма понятно! Она, как и все прочее, плод досужей фантазии… Впрочем, что же так долго и терпеливо выслушивать ваши ничтожные бредни! Я всегда дома, и вы можете во всякое время прислать ко мне наверх приказного служителя, которого вы так любезно желаете навязать мне на шею… Ха-ха-ха!.. Отправляйтесь-ка теперь спать, баронесса! Вы ужасно бледны и, кажется, едва держитесь на ногах; да, да, говорят, что импровизации истощают физические силы… Покойной ночи, моя прекрасная неприятельница.
— Нет, дядя! — воскликнул Майнау, став перед дверью, к которой торопливо приближался гофмаршал. — Я слишком долго слушал с невозмутимым терпением, как ты поносил моих родных, и теперь требую, чтобы и ты остался тут до конца объяснения, если не хочешь потерять в моих глазах последнего остатка твоей «рыцарской чести»
— Poltron[11]! — прошипел гофмаршал и бросился в кресло.
Молодая женщина рассказала последнее происшествие у смертного одра дяди Гизберта. В комнате царствовала мертвая тишина; но когда она описала, как умирающий особенно тщательно приложил к
