веско:
— В таком случае я отказываюсь с вами сотрудничать. Без имиджа, созданного настоящими профессионалами своего дела, вы ничто. Забирайте свои рукописи и ищите другого издателя.
— А мои деньги? — взвизгнула мадам Бобкова.
— А я у вас их не просил, — с чувством собственного достоинства ответил Эдуард Леонидович. — Вы сами ко мне пришли и предложили кредит. Теперь я вижу, что зря связался с вами — вы совершенно бесперспективны и ваши книги никто не будет покупать. Уже полгода коллектив редакторов пытается привести рукописи в приличный вид, но это невозможно: ваши опусы полная ахинея. Даже массивная рекламная кампания не спасет — купят некоторую часть первого тиража, а потом все осядет на складе. Я не могу подрывать реноме своего издательства. Кредит я вам верну на тех условиях, которые оговорены в соглашении. До свидания.
За эти полгода Нечаев уже поднабрался опыта и теперь сам проводил переговоры. У него появились средства, чтобы издавать новые книги, он привлек перспективных авторов и научился с ними разговаривать. Нужно пообещать начинающему писателю сладкий медовый пряник, но, если тот чересчур самоуверен, а тем более страдает манией величия, можно показать и кнут. Точнее — указать на дверь, мол, и без вас обойдемся, таких, как вы, пруд пруди, в очереди стоят.
В действительности именно так и обстояли дела, и когда издатель говорил эти слова несговорчивому автору, то ничуть не кривил душой. Не этот, так другой, потеря невелика. Решающее слово за тем, кто производит и продает. А если начинающий писатель капризничает — скатертью дорожка, пусть побегает по другим издательствам, по полгода ждет, когда его опус отрецензируют, а в итоге получит отказ и вновь пойдет по тому же кругу.
Такая тактика действовала безотказно — автор тут же ломался. Правда, Эдуард Леонидович не любил унижать людей и нечасто использовал политику кнута. С некоторыми писателями после отповеди он и в самом деле расставался — впредь с ними будет одна морока, после выхода первой книги они немедленно заболевают звездной болезнью.
Процесс книгоиздания доставлял Нечаеву огромное удовольствие, и он не собирался тратить время и нервы на общение с истеричными графоманами.
А опусы Бобковой и в самом деле совершенно безнадежны. Команда редакторов признала собственное бессилие, когда Татьяна Нечаева, прочитав то, что получилось, покачала головой и сказала:
— Мура, Эдик. Пусть и отредактированная, но мура. Сюжета нет, типажи плоские. Китайский театр теней, а не персонажи. Это не романы, это отстой.
— О чем ты думал, когда писал эти стихи? — спросила Алла спустя некоторое время.
— О тебе, конечно.
— Их не было в альбоме, который ты мне подарил.
— Я написал эту песню позже.
Она промолчала. Сергей подарил ей альбом со своими стихами, а она высмеяла поэта, вот он и не захотел больше ничего ей показывать. От альбома до этой песни у нее, наверное, был не один десяток одноразовых и более-менее постоянных любовников. Куда уж ему соваться со своей ностальгией.
— Сереж, а ведь я тогда тебя любила…
— Я тебя и сейчас люблю.
Он смотрел на нее, ожидая ответа, а она отвела взгляд и попросила, чтобы заполнить паузу:
— Дай мне гитару.
Встав, Сергей взял сиротливо лежащую на полу гитару и застыл возле дивана, не понимая, чего хочет Алла.
Любимая женщина улыбнулась и подмигнула ему, потом села, закинула ногу на ногу и пояснила:
— Попробую ответить тебе в том же ключе. Он все еще не понимал — даже помыслить не мог, что она сейчас споет. Взяв гитару, Алла усмехнулась, подметив еще большее удивление во взгляде новообретенного любовника, — тот уже понял, что она отнюдь не дилетант. Играть Алла не собиралась — одной рукой не получится, — просто хотелось прикоснуться к струнам, вспомнить, как пела для себя, и настроиться.
— Свое умение я покажу тебе, когда будут действовать обе мои руки. Пока просто спою, а ты постарайся мне подыграть.
Алла передала ему гитару, напела мотив без слов, Сергей тут же подобрал аккомпанемент, и она запела низким звучным голосом:
Сказать, что Сергей был удивлен, — значит ничего не сказать. Он был сражен наповал.
— Это твои стихи?
— Мои, — кивнула она.
— Я… У меня нет слов.
— Ну и не говори. Я и так все вижу.
— Ты написала их тогда?..
— Спустя примерно полгода, как мы расстались.
— А музыка?
— Да какая ж это музыка? — Алла рассмеялась, чтобы сбить его с волны.
— Я не знал, что ты поешь.
— Ты первый, кто об этом узнал.
— Пела только для себя?
— Ага.
— У тебя отличный голос.
— Да брось ты…
Она ничуть не лукавила и не напрашивалась на комплимент. Может быть, потому и не пела для других, что не хотела снисходительных улыбок и вежливых хлопков, которыми обычно награждают доморощенных певцов. А петь в подвыпившей компании то, что написано для себя, свою душевную боль, изложенную белым стихом, — и подавно не хотела.
— Спой еще, — попросил Сергей. — Я сориентируюсь и подберу аккомпанемент., Алла не стала ломаться… Для других не пела, а для него споет, потому что ее стихи — о нем, о них:
