— Со дня твоего рождения я надеялся, что когда-нибудь увижу тебя.
— Это так странно, вдруг встретиться со своим отцом.
— Я, по крайней мере, знал о твоем существовании.
— А я ведь могла никогда не узнать о тебе. Это чистая случайность…
— Пойдем, — сказал он. — Я хочу поговорить о ней. Я хочу услышать от тебя о вашей жизни.
Мы сидели и разговаривали и, к моему удивлению, я чувствовала, что боль от ран, которые мне разбередили письма, как будто утихает. Я рассказала ему, как она помогла Лайзе Феннел, о ее внезапной смерти и о несчастьях, последовавших за этим. Рассказала о ее спектаклях, волнениях, успехах.
— Она была права, — сказал он. — Она должна была делать то, что делала… А я был бы ей в этом плохим помощником. Она рвалась к славе и добилась ее.
Наконец я заговорила о себе , рассказала ему о моей жизни в Леверсон Мейнор, о любви к Родерику и о том, что из этого вышло.
Он был глубоко потрясен.
— Дорогая моя девочка, какая трагедия! — воскликнул он — А ведь всего этого могло не быть. Ты могла выйти замуж и быть счастлива. И все из-за того, что она сделала. Ее сердце не выдержало бы такого удара. Больше всего на свете она хотела, чтобы ты была счастлива, чтобы имела все, о чем она сама могла когда- то только мечтать.
— Теперь уже слишком поздно. Он женился на другой — на этой Лайзе Феннел, о которой я рассказывала.
— Какие случаются превратности судьбы… Почему я не поехал тогда с ней в Лондон? Почему хотя бы не попытался достичь чего-то в жизни? Тогда я был бы с ней в Лондоне. И был бы там счастлив. Но я не мог этого сделать. Почему-то я не мог отсюда уехать. Я не верил в себя. Все время сомневался. Я был слабым, а она была сильной. Я был полон сомнений, а она — уверенности. Мы любили друг друга, но, как она сказала, были не пара. Меня страшили трудности, а она, танцуя, уверенно шла своим путем наперекор им.
Я рассказала ему о своей жизни во Франции, о Робере, его сестре, и о Жераре, который мог стать моим мужем.
— Бывали моменты, когда мне казалось, я могла бы устроить свою жизнь во Франции, но тут ко мне возвращались воспоминания о Родерике. Да, моя судьба была предрешена.
Он задумался.
— Ноэль, я дам тебе эти письма, — сказал он. — Тебе они понадобятся в качестве доказательства. Может быть, иногда ты будешь навещать меня.
— Да, — пообещала я.
— Я очень жалею, что ты не приехала сюда раньше, что мы не встретились с тобой до того, как стало слишком поздно.
— О, я тоже. Но этому не суждено было случиться.
— У нее бы разорвалось сердце, если бы она узнала, что сделала.
Только к вечеру я отправилась обратно в «Танцующие девы». Я все еще не могла прийти в себя. Я нашла своего отца и подтверждение своим сомнениям. У меня не было причин расставаться с человеком, которого я любила.
Возвращение в Леверсон
Мы отправились обратно в Лондон, и я испытывала скорее грусть, чем радость от успеха нашего предприятия. Мари-Кристин была для меня поддержкой и утешением. Она казалась гораздо старше своих лет и, понимая мои чувства, как могла, старалась отвлечь меня.
В значительной мере у нее это получалось, и я часто повторяла себе, какое счастье, что мне тогда удалось завоевать ее привязанность.
Мое будущее рисовалось мне довольно смутным и пустым. Я не знала, чем его заполнить. В это время я часто думала, что, может быть, жизнь парижской богемы была именно тем, что мне нужно. Это было бы своего рода заменителем. Но, зная Жерара и по-своему любя его, я только больше убеждалась в том, что никто в мире не мог бы быть мне так же дорог, как Родерик.
Ах, почему мы не нашли эти письма раньше, когда умерла мама? Почему еще раньше я не сказала ей о наших крепнущих отношениях с Родериком? Как по-другому сложилась бы тогда моя жизнь! Мари-Кристин после возвращения из Корнуолла опять энергично взялась за переустройство маминой комнаты. Но ничто не могло стереть из моей памяти воспоминаний о ней. Встреча с моим отцом вновь оживила их. Я постоянно вспоминала написанные ею строки. Каждое ее слово дышало любовью ко мне! Она не столько бросала вызов условностям сколько игнорировала их. Как часто Долли кричал в отчаянии: «Ты просто сумасшедшая, сумасшедшая!» Но она невозмутимо шла своим путем, который мог кому-то показаться крайне абсурдным, но был абсолютно логичен для нее.
Все вышло по задуманному ею плану. Чарли относился ко мне как к своей дочери. Разве могла она предвидеть последствия, которые это будет иметь?
Несколько недель прошли без всяких событий, потом приехал Чарли.
Я была чрезвычайно рада его видеть. Все это время меня мучали сомнения, следует ли мне рассказать ему о том, что я узнала. Мне казалось, что раз это имеет к нему непосредственное отношение, было бы правильным сказать. Кроме того, я не была уверена, знает ли он о смерти Робера. Это тоже я должна была ему сообщить, но я не могла себя заставить написать ему. И вот он приехал сам.
Он вошел в гостиную и взял мои руки в свои.
— Я только что услышал о том, что случилось, — сказал он. — Мне об этом сообщил один знакомый в Сити. Как это ужасно сознавать, что Робер мертв. Мне давно хотелось узнать, как ты живешь. Я не знал, что ты в Лондоне, и заехал спросить, нет ли от тебя вестей. Я собирался поехать в Париж навестить тебя, но такие поездки сейчас затруднительны, во Франции все еще неспокойно. Как я рад, что ты дома, что жива и здорова.
— Робер погиб вместе со своей сестрой и племянником. Это случилось в их парижском доме. Я в это время была в имении вместе с его внучатой племянницей.
— Слава Богу, ты не пострадала. Бедный Робер! Такой прекрасный человек! Я знал его столько лет. Ну, а ты, Ноэль?
— Со мной приехала внучатая племянница Робера, — сказала я. — Ее зовут Мари-Кристин. Она потеряла всю свою семью, никого не осталось.
— Бедное дитя!
— Чарли, — сказала я. — Мне нужно сообщить вам нечто очень важное. Я задавала себе вопрос, должна ли я написать вам, и не могла решить, что делать. Это случилось совсем недавно. Я нашла своего отца, своего настоящего отца. Это не вы, Чарли.
— Но, милая моя девочка, что ты такое говоришь? Как ты можешь знать это?
Я рассказала ему о найденных письмах и о поездке в Корнуолл.
— У меня есть доказательства, — сказала я ему. — Эннис Мастерман отдал мне ее письма, и в них совершенно ясно говорится, что мой отец — он.
— Но тогда почему…?
— Она сделала это ради меня. Она боялась, что в случае ее смерти у меня не будет того, что, по ее мнению, я должна иметь. Эннис Мастерман беден. Он живет почти как отшельник в хижине среди болот недалеко от деревни, где когда-то жила она, и где прошло все ее нищенское детство. Она не хотела, чтобы я жила в бедности, как она сама раньше. Это стало ее навязчивой идеей. У нее ведь бывали навязчивые идеи, вы это знаете, Чарли, — ее решимость добиться успеха… и ее представление о моем будущем. Она очень любила вас. И доверяла вам больше, чем кому-либо. Полагаю, я должна показать вам ее письма. Они написаны другому мужчине и, вероятно, вам будет больно читать их, но вы должны знать правду. В ее душе было так много любви, ее хватало на всех — на вас, на Робера, на моего отца и на меня, которую она любила больше всего на свете. Ради меня она могла лгать, обманывать, если это было нужно. Но все это только ради меня.
Мой голос дрогнул, и он сказал:
— Моя дорогая Ноэль, я всегда это знал. Она никогда этого не скрывала. Все, кто любили ее, это знали. И мы были благодарны ей за то, что она могла нам дать. Другой такой не было на целом свете.
— Вы сможете заставить себя прочитать эти письма? — спросила я. — Они будут доказательством моих
