Я встал.
— Быстрее, — сказал он.
— К чему такая спешка? — спросил я.
— Нужно торопиться, — ответил он. — Менее, чем через тридцать ударов сердца сюда явится Хэн Цзи. Я его уже чую. И скажу я тебе, он не очень-то хорошо о тебе отзывается после той истории в харчевне.
— Учуять Хэн Цзи не так уж и сложно?
— Тсс! Говори потише!
— А тогда ему пришлось заплатить?
— Это чем же? Нет — он разбил всю обстановку в харчевне и вылакал все запасы бодрящих напитков, после того как привязал хозяина к вешалке, а хозяйку изнасиловал — и в конце концов постоянные посетители еще до прихода ищеек его так отделали, что он услышал, как ликуют на том свете, который большеносые называют раем, те самые крылатые существа.
Мы без промедления отправились во Дворец для движущихся железных труб и забрались в один из них, не приобретая предварительно подтверждающие бумаги.
— Они там не нужны, — сказал Ло-лан. — Положись на меня. Я
Поездка была сплошным приключением. Очень часто, когда контролеры наступали нам на пятки, приходилось прятаться под скамейками и тому подобным. Иногда не оставалось ничего другого, как мгновенно покинуть железную трубу на ближайшей остановке. Иной раз контролеры проявляли к нам сочувствие, но это случалось не часто.
В Минхэне мы тоже были вынуждены — без этого не обошлось — сменить железную трубу. Следующая железная труба, скользившая через горы и мимо захватывающих дух пропастей, на наше счастье была настолько заполнена людьми, что у контролеров пропала охота заставлять их показывать подтверждающие бумаги.
Перед этим, еще в Ню Лен-беге — я с тоской подумал о мастере Ми Ман — Ло-лан нашел в мусорном ведре почти целую жареную курицу. В Минхэне он незаметно украл у одного торговца, занимавшего маленький домик внутри зала для отдыха железных труб, подготовленные на продажу продукты — два размером с кулак куска белого хлеба с колбасой и два оживляющих напитка, упакованных в железо; а в железной трубе, когда мы ехали через внушающие ужас горы, невероятно толстая, но доброжелательная женщина подарила нам два яблока и один из тех самых кривых желтых фруктов, по которым сходили с ума жители Красной провинции. Вот так худо-бедно мы и пропитались.
Город Бо-цзен принял нас дружелюбно, хотя нам пришлось покинуть передвижную железную трубу не по своей воле, потому что наделенные властью железнотрубные контролеры шли по нашему следу, как лисица за гусем. Но когда мы вышли из Ва-гон, Ло-лан сказал, что он чует что-то, сам не знает что, но он совершенно уверен, что этот запах связан с чем-то очень хорошим для нас.
И мы пошли на этот запах. Он шаркал ногами, я плелся рядом и вел его. Было не очень холодно, слегка моросил дождь. Был седьмой день Не Де-ляо, тот самый день, когда большеносые по традиции почти или совсем не работают, и все лавки у них закрыты (но не харчевни), а на каменных улицах почти нет движения.
В конце концов мы приплелись в маленький парк. Ло-лан что-то унюхал. «Там лежит нечто, что кто- то выбросил», — сказал он. Я уже давно знал, как упрям и своеволен слепец, и хотя не имел никакой склонности к предметам, выброшенным другими людьми, все же стал продираться через кустарник и нашел там еще пригодный для употребления зонтик, который большеносые используют против дождя. Несмотря на то, что у нас с собой было предостаточно громоздкой поклажи, Ло-лан настоял на том, чтобы мы взяли с собой и этот зонтик. Я раскрыл его и держал над нами, пока было нужно.
Однако откуда же шел тот благоприятный для нас запах, который учуял Ло-лан? Ждать долго не пришлось: нос Ло-лана привел к черному ходу кухни одного из Гоу-тел-дворцов, и эта кухня никем не охранялась. На сковородках и в горшках что-то шипело.
Мы набили животы до отвала, тепло кухни разморило нас. Ло-лан особенно наслаждался характерными для здешней местности шарами размером с голову ребенка. Он съел, как я полагаю, в безумной спешке четырнадцать таких шаров, а также трех жареных куриц. Я не мог себе представить, как все это поместится в его теле, не на много большем, чем мое. Я много раз призывал к осторожности: повар не бросит свою кухню надолго без присмотра. Ло-лан успокаивал меня: повар оставил после себя дружелюбный запах. С нами ничего не случится.
Когда повар действительно вернулся, Ло-лан мгновенно спрятал последнюю куриную ножку, которую он обгладывал, в карман брюк и начал душераздирающе причитать. Жалостливый повар подарил нам кусок холодной жареной говядины и несколько кусков белого хлеба.
Мы быстро испарились, и еще долго слышали раздающиеся нам вслед вопли повара относительно неблагодарного сброда, после того как он обнаружил, сколько мы съели до этого.
Город Бо-цзен расположен не только по другую сторону Великой Горной цепи, но и — хотя там и преобладает привычный для меня язык большеносых — совершенно в другой, явно могучей империи, носящей странное название «Ев Нух».[59]
Страна знаменита своими многочисленными достопримечательностями; Му-сен здесь навалом, как сказал Ло-лан. Всем желающим осмотреть достопримечательности или Му-сен предписано за более или менее незначительную плату приобрести подтверждающую бумагу. Но тем, кому уже свыше шестидесяти лет, в стране Ев Нух такая бумага была не нужна — это Ло-лан знал совершенно точно. Я был именно таким человеком. А Ло-лану было даже больше семидесяти. Таким образом, нам следовало только показать свои Па-по, и мы сразу попали в теплое помещение. Ло-лан тут же захрапел, переполненный нашпигованными салом шарами размером с голову ребенка, однако исхитрился проснуться еще до того, как мимо нас размеренным шагом прошел смотритель — Ло-лан не переставал внюхиваться даже во сне — и сделал вид, будто углубился в созерцание выставленных картин. Ему удалось так ловко скрыть свою слепоту, что смотритель ничего не заметил.
К вечеру музей закрыли, и смотритель удалился. Но до этого он обошел все помещения и прокричал: «Внимание! Внимание! Му-сен закрывается!»
Мы спрятались в одно произведение искусства, которое к нашему счастью представляло собой разукрашенный жиром и войлоком ящик. Поскольку-и это Ло-лан тоже знал — все Му-сен в следующий день после праздничного (у большеносых он называется «день Луны»[60]) закрыты, мы смогли здесь беспрепятственно остаться.
Ло-лан почти все время спит. Здесь, как уже говорилось, темно, но по крайнем мере тепло. Мы поедаем дары миролюбивого повара. В Му-сен есть чудесный водный источник — они имеются везде, даже в передвижных железных трубах. Я пишу эти строчки и тешу себя надеждой, что срок моего изгнания подходит к концу.
Незадолго до этого, когда еще было светло, я — в отличие от Ло-лана — действительно рассмотрел выставленные здесь произведения. Вспоминая мастера Ми Ман, я поразмышлял о здешнем понимании искусства. В этом городе у меня оказалось предостаточно свободного времени, чтобы изучить произведения того направления, в котором трудятся назначенные гении. Вероятно, среди них есть мастера по метанию кистей. На одной из картин были изображены круги красного и зеленого цвета, налезающие друг на друга — от них мне стало дурно. На другой картине сидел нарисованный довольно-таки узнаваемо покрытый грязью человек, у которого пальцы на руках и на ногах были размером с огурец.
В других помещениях я к своему удивлению внезапно нашел картины, которые мне понравились. Маленькие таблички указывали, что данного автора зовут Фо Гун-ге и он еще среди нас. (Небо, пошли ему долгую жизнь.) Его картины широки и глубоки. Они удивляют тебя, и ты сможешь, если позволено так выразиться, прогуляться внутри них. Все, что высокочтимый Фо Гун-ге изображает на своих картинах, существует и в реальности, но его реальность иная, отличающаяся от той обычной, что вокруг нас, и из отдельных частей своей реальности он создает новую, так сказать парящую реальность, которая, когда ее рассматриваешь, заставляет задуматься, и ты даже слегка приподнимаешься над обыденностью.
Здесь висели три его картины: две изображали серьезного лысого человека, как гора
