места, не уступающие городам Хайема. Только мы добиваемся этого самыми безжалостными и бесчеловечными методами. Тому, кто не бывал в Гальте, не понять. Там совсем иначе, чем здесь.
Амат приняла позу настойчивости, дожидаясь ответа на свои слова. Марчат испустил долгий свистящий вздох.
– Да. Когда-нибудь будет война. Но не при нашей жизни.
Амат жестом поблагодарила его за слова. Марчат повертел в пальцах чашку.
– Амат, перед уходом… возьми письмо. Я написал его, когда думал, что ты вот-вот огласишь обвинение, что Гальт и меня ожидает расплата. Хочу, чтобы оно было у тебя.
У него, как у мальчишки, все отпечаталось на лице. Амат недоумевала, как он мог быть таким осторожным и хитрым в делах и таким неуклюжим в любви. «Если он сейчас продолжит, – подумала она, – то потом предложит мне работу в Гальте». И ей, несмотря ни на что, будет жаль отказаться.
– Пусть пока полежит у тебя, – сказала она. – Я заберу его в свое время.
– И когда же?
Амат мягко ответила, стараясь его не обидеть и в то же время выразить печаль. Уж очень много оба потеряли…
– Потом. Когда закончится война. Тогда и отдашь.
Ота спал и видел себя в людном месте – не то на углу улицы, не то в бане, не то на складе. Вокруг царило оживление, разговоры прохожих сливались в приятный гул. Вдруг он оторопел: в толпе ходил Хешай-кво и говорил, как живой, но все же был мертвым. Во сне это не на шутку пугало.
Ота вскочил, хватая ртом воздух. Кругом было темно, как в погребе. Только когда сердце немного успокоилось и прошла одышка, скрип корабельных досок и стук волн в борта напомнил ему, где он находится. Ота прижал ладони к глазам, пока в них не замелькали круги. Снизу Мадж что-то пробормотала сквозь сон.
Трюмная кабинка была крошечной – высоты едва хватало для двух гамаков, не говоря о том, чтобы встать в полный рост, – и такой тесной, что, разведя руки, можно было коснуться противоположных стен. Жаровни в ней не было, поэтому спать приходилось одетыми.
Ота осторожно спустился, чтобы не потревожить Мадж, и оставил этот гроб, вместилище кошмаров, ради палубы, луны и свежего ветра. Его встретили трое палубных караульных. Ота улыбнулся и, как его ни тянуло уединиться, побрел навстречу. Пара фраз, пущенная по кругу бутылка, сальная шуточка – такой малостью покупалось расположение людей, которым он доверил судьбу. Много времени это не отняло, и скоро он мог удалиться в тихое место у борта и смотреть на невидимый горизонт, где туман над водой стирал черту между морем и небом. Ота сел, облокотившись на вытертый борт, и стал ждать, пока сон не выветрится из головы. Как каждую ночь. В полсвечи караул сменился, и снова надо было изображать дружелюбие. Пора любопытных или тревожных взглядов, которые Ота ловил на себе в первые ночи на палубе, миновала. Люди к нему привыкли.
Мадж вышла на палубу где-то в три четверти свечи, хотя ночью море зачастую творило со временем странности. Иногда Оте казалось, что он смотрит на темные волны и дробящийся лунный свет уже недели.
Бледная кожа Мадж почти сияла в холодных лучах. Она озирала бескрайние просторы вод с видом хозяйки. Ота смотрел, как она отыскивает его взглядом, подходит ближе. Никто из моряков с ней не разговаривал, хотя по меньшей мере один владел ниппуанским. Мадж села на палубу, скрестив ноги. Ее глаза выглядели почти бесцветными.
– Сны? – спросила она.
Ота ответил утвердительной позой.
– Если бы был ручной станок, ты бы ткать, – сказала она. – Занял ум настоящим. Тебя ест прошлое.
– Справлюсь, – отозвался он.
– Ты грустный по дому. Я знаю. Я вижу.
– Наверное, – согласился Ота. – Я все думаю, правильно ли мы поступили.
– Думай нет?
Ота опустил взгляд на воду. Что-то вырвалось на поверхность и снова исчезло в глубине. Он не успел разглядеть, что.
– Вряд ли. Я думаю, мы сделали, что смогли. Но вот это дело… Правильно ли мы поступили?
– Убийство, – поправила Мадж. – Называй своим именем. Не «это дело». Когда прячешь имена, даешь им власть.
– Меня беспокоит, правильно ли мы сделали, что… убили его. По ночам я об этом думаю.
– А если вернуться назад, сделай по-другому, ты бы сделал?
– Нет, я поступил бы так же. Это тоже меня волнует.
– Ты слишком долго жить в городах, – заметила Мадж. – Тебе было лучше уехать.
Ота промолчал, хотя мог бы поспорить. Ночь тянулась к рассвету. Еще неделя, и они достигнут Квиана, самого южного из Восточных островов. Груз – тонкие ткани и канаты Сарайкета, пряности и кованые изделия прочих городов Хайема – поменяют на жемчуг и перламутр, шкуры необычных островных животных и красочные птичьи перья. Спустя недели корабль начнет принимать на борт рыбу и сушеные фрукты, лес, соленую дранку и рабов. И лишь с первыми днями весны, спустя несколько недель, через десять портов, они достигнут Ниппу.
Заработок от долгих лет на пристани, подарки и деньги от Маати на поездку к даю-кво – все, что у него было – Ота вложил в это плавание. Он гадал, что будет делать дальше, когда попадет на Ниппу, когда доставит Мадж в целости и сохранности родным. Когда она вернется домой ни с чем, кроме воспоминаний о кошмаре. Без ребенка.
«Можно было бы поработать на кораблях», – подумал Ота. Он уже был готов к простому грубому труду вроде сворачивания канатов или мытья палубы. Вернуться бы только в летние города, хотя… В мире множество открытых путей для того, у кого ничего не осталось. Его, как и сказала Мадж, обступило прошлое, потому что он отбросил настоящее.
– Ты думать о ней, – произнесла Мадж.
– Что? А, о Лиат? Нет, не очень. Сейчас – нет.
– Ты оставить ее – свою любимую. Ты сердиться из-за нее и того мальчика.
Оту кольнула досада, но ответил он вполне спокойно.
– Они причинили мне боль, и все же я по ним скучаю. Хотя…
– Это освободить тебя, – закончила Мадж. – Для меня тоже так. С ребенком. Я боялась, когда первый раз поехала в города. Думать, никогда не подойду, никогда не приживусь. Никогда не стану хорошая мать без моей
– Это значит начать все заново, с чистого листа, – понял Ота.
– Точно так, – согласилась Мадж и добавила чуть погодя: – Начать заново и сделать лучше.
Они сидели и молча смотрели, как невидимое солнце осветляет край моря и неба. Едва над водой взошел рассветный пламень, молочно-белая кружевная дымка сгорела, и вот уже вся команда корабля высыпала на палубу поднимать паруса. Зазвучали песни, окрики, топот босых ног.
Ота поднялся, разминая затекшую спину, Мадж отряхнулась и тоже встала. Пока снаружи закипала работа, Ота спустился вслед за Мадж в трюм, где надеялся усыпить совесть и отдохнуть еще ладонь- другую. Его думы, однако, были по-прежнему обращены к неизвестности, что ждала впереди, и покинутому Сарайкету – городу, еще не осознавшему своего падения.
