Неудивительно, что турфирма на грани разорения – ее сотрудницам совершенно не до выполнения своих служебных обязанностей, они могут думать только о своем равнодушном повелителе и бороться за его благосклонность. И ведь не зря брюнетка устроила Лоле такую сцену ревности – и часа не прошло, как та оказалась в постели Антона.
Да, видно, бизнесвумен нисколько не сомневалась в таком повороте событий, хорошо зная своего любезного шефа.
«Но я-то, я-то хороша! – удивлялась Лола, торопливо собирая по комнате свою одежду и косясь на ворочающегося во сне Антона. – Уж всякого, кажется, повидала, профессия обязывает, а поддалась его чарам, как дурочка-первокурсница!»
Наскоро ополоснувшись и одевшись, Лола обошла квартиру, чтобы составить о хозяине хоть какое-то представление – кроме того, которое она получила в постели, и иметь хоть какое-то оправдание своего поведения перед Маркизом.
Квартира Антона Кузовкова была типичной берлогой любвеобильного холостяка. Кое-как прибранная – видимо, временные подруги Антона начинали иногда наводить здесь порядок в сомнительной надежде захомутать хозяина, удивив его своей домовитостью, – эта квартира не носила на себе отпечатка постоянного присутствия единственной женщины, жены и хозяйки.
Зато временное присутствие многих женщин бросалось в глаза на каждом шагу. Лола в самых разных углах квартиры натыкалась на забытые тюбики помады – причем таких разных, несочетаемых оттенков, что было ясно – ими могли пользоваться только разные женщины; в неожиданных местах, от промежутка между письменным столом и батареей до кухонного шкафчика для продуктов, она нашла три смятых лифчика, причем один первого номера, один третьего и один пятого; в ванной нашла гребешок с застрявшими в нем светлыми волосами, а на комоде в спальне – массажную щетку с остатками черных волос, явно принадлежавших ревнивой брюнетке из офиса «Лягушки-путешественницы».
Все же самая интересная находка ожидала ее в прихожей. Лола увидела на полу под шкафчиком для обуви рамочку с фотографией, лежащую лицевой стороной книзу. Она нагнулась и достала фотографию.
На этом снимке были изображены Антон и молодая женщина с короткими рыжими волосами. Лицо у женщины было недовольное и раздраженное. Ее личность не вызвала у Лолы никаких сомнений: это была Моника Тизенхаузен.
Рассудив, что, если фотография валяется на полу, то она, скорее всего, не нужна хозяину, Лола, воровато оглянувшись, сунула ее в свою сумочку и хотела уже ретироваться из квартиры, но в этот момент из спальни послышался сонный голос Антона:
– Эй, ты где?
И с ней снова начали твориться те же загадочные вещи, что и в «Джоне Сильвере». Только что она думала об Антоне со сдержанной неприязнью и удивлялась тому, что пошла за ним, как дурочка, забыв все на свете, только что она хотела как можно скорее уйти от него и никогда больше его не видеть – и вдруг ее снова потянуло к нему как магнитом, ее окатило волной того же, что прежде, жаркого холода, и она двинулась на голос своего голубоглазого повелителя, как кролик послушно идет в объятия удава.
При этом, чтобы найти себе хоть какое-то оправдание и придать видимость смысла своему поведению, Лола подумала, что ей обязательно нужно поговорить с Антоном, разузнать у него как можно больше о его недолгой семейной жизни и выяснить, что ему известно о судьбе Моники Тизенхаузен.
Однако все эти благие намерения так и остались только намерениями.
Войдя в комнату и увидев голубые глаза Антона, Лола потеряла способность рассуждать. Ее, как прежде, охватила зябкая томительная слабость. Она застыла под взглядом Антона, ожидая, как Его Величество распорядится ее судьбой.
– Ты чего оделась-то? – с ленивым недоумением спросил Антон. – Собралась, что ли, куда?
– Нет… Я никуда… – пролепетала Лола, с трудом справившись с неожиданно отказавшим голосом.
– Ну, так иди сюда, – лениво проговорил Антон, гостеприимно раскрывая объятия, как удав раскрывает объятия трепещущему кролику.
Лола послушно двинулась на зов своего повелителя, торопливо сбрасывая на ходу одежду.
– Это ЛОСХ, – уверенно заявил Боря Штрек, брякнув по столу опустевшей пивной кружкой.
– Что? – не понял его Леня. – Какой лось?
– Да не лось, – поморщился Боря, – серый ты Леонид, как соцреалист в третьем поколении! Не лось, а ЛОСХ – Ленинградское отделение Союза художников на Большой Морской. Отделение давно уже не Ленинградское, а Санкт-Петербургское, но все его так по старой памяти и называют ЛОСХом. А это, на снимке у тебя – Белая гостиная ЛОСХа, такой выставочный зал. У них, сам понимаешь, денег негусто, вот они и сдают свои залы под всякие сомнительные псевдохудожественные выставки, преимущественно эротического характера.
Прилетев в родной Петербург, Леня Маркиз задумался, с чего начать поиски таинственной немецкой миллионерши, и решил, что для начала непременно нужно узнать, где именно была сделана та единственная фотография, с которой начались сомнения в ее, миллионершиной, преждевременной кончине.
Будучи жуликом высокого полета и занимаясь своим благородным делом в таком культурном центре, как Петербург, Леня волей-неволей сталкивался с разного рода экспертами, галерейщиками, держателями и устроителями выставок, торговцами живописью и графикой разной степени честности. Одним из них и был Боря Штрек, когда-то неплохой, подающий надежды живописец, позднее переключившийся в поисках более легких заработков на изготовление копий картин художников-авангардистов двадцатого века. Боря знал в городе все и всех и наверняка должен был узнать запечатленный на снимке выставочный зал.
Маркиз нашел в старой записной книжке Борин телефон, позвонил ему и через час уже ввалился в мастерскую Штрека, побрякивая полной сумкой пива «Туборг» в качестве гонорара за ожидаемую информацию.
И Боря не подвел.
– То у них выставка «Лучшие фото Плейбоя», то – «Женщины и автомобили»… Вот и это явно снято на такой же выставке. Когда, говоришь, сделана фотография?
– Ну, я думаю… месяца полтора назад… или чуть больше.
– Ну так это все можно у Валечки узнать. – Боря придвинул к себе телефон, потыкал пальцем кнопки и замурлыкал в трубку, как толстый кот при виде сметаны: – Валюшечка, зайчик мой ушастенький, ты меня не забыла, надеюсь? Да никакой это не Гроссмуттер! И не Пеликанский! Валюшечка, это же я – твоя большая и вечная любовь – Боря Штрек! Ну, слава Богу, наконец узнала! Валюшечка, котик мой пушистенький, вспомни, пожалуйста, какие выставки у вас были в Белой гостиной полтора-два месяца назад? Как? «Маленькие радости»? «Женщины и цветы»? Рыбка моя глазастенькая, к тебе сейчас приедет один мой друг – потрясающий мужик! Только что, между прочим, из Монте-Карло! Он тебе покажет одну фотку, так ты не в службу, а в дружбу помоги ему узнать, что на ней изображено. Целую тебя, индюшоночек мой толстопузенький.
– Спасибо, дорогой. – Маркиз записал адрес и заторопился.
– Всегда рад помочь! Заходи в любое время, только с пивом. Только ты учти: эта Валечка подарков не берет, у нее основной лозунг – «Лучший мой подарочек – это ты!». Сам по ходу дела там разберешься…
Валечка оказалась невысокой, симпатичной, слегка полноватой дамой в мохеровом свитере, призывно облегающем бюст шестого номера, с глубокими и выразительными карими глазами. Эти карие глаза выражали в основном глубокий интерес ко всем встречающимся на Валечкином жизненном пути особам противоположного пола.
При виде Маркиза Валечка необыкновенно оживилась, и ее мохеровый бюст взволнованно заколыхался. Маркиз передал ей привет от Бори Штрека, в ответ на это Валечка закатила выразительные глаза и с придыханием проворковала:
– Ах, какой мужчина, какой мужчина!
Пользуясь этим приступом энтузиазма, Леня подсунул мохеровой Валечке копию немецкой фотографии.
– Кажется, этот снимок сделан у вас в Белой гостиной?
Дама близоруко сощурила карие глазки, вгляделась в фотографию и низким грудным голосом
