ибо именно Дермот все эти годы поддерживал связь между ним и теми людьми, которые стремились освободить королевство от ига алчных сановников. Правда, Эйлин не решился вернуть изгнанного Дерини Ниеллана, и все же Дерини, которым было известно о том, какой смелости потребовало от Эйлина даже возвращение Дермота, в последующие годы немного спокойнее спали в своих постелях.
Приговор, вынесенный Хьюберту, был куда менее удовлетворительным. Хотя большинство епископов вскоре убедились в его предательстве, по мере того как им предъявлялись все новые свидетельства преступлений, им неприятна была мысль о том, чтобы запятнать прежний сан Хьюберта и передать его светским властям, которые, несомненно, приговорили бы его к смерти, – хотя многим даже это показалось бы слишком милосердным наказанием. В конце концов, его отправили в изгнание в удаленный монастырь, название и местонахождение которого никогда не разглашались, дабы там он постарался искупить свои грехи, подчиняясь жесткой монастырской дисциплине, постясь и принося покаяние и не общаясь ни с кем из людей, кроме своего исповедника и духовного наставника. Он умер в своей постели, не прошло и года, – и уход его был как говорят, довольно мирным; он похудел едва ли не вдвое, но так и не раскаялся ни в одном из своих деяний.
Из всехCustodes Fidei,которых Катан обвинил в убийстве короля, лишь двое пошли под суд. После слушания перед советом епископов брат Полидор и отец Маган были переданы светскому суду, который и приговорил их к повешению; Лиор избежал подобной участи, ибо скончался от раны, нанесенной ему в подземелье.
Мастер Стеванус был бы помилован, но выяснилось, что за это время он скончался в Рамосском аббатстве в результате перенесенных лишений и различных наказаний, принятых в ордене, – которые, как заявил аббат, он наложил на себя совершенно по доброй воле.
Четверо рыцарейCustodes,которые направились в Рамос вместе с ним, тоже скончались в это же самое время, при самых подозрительных обстоятельствах, но аббат точно также отказался обсуждать их смерть, сославшись на тайну исповеди, дабы оправдать свое молчание.
Аббатство в Рамосе было уничтожено, а настоятеля перевели для покаяния вOrdo Verbi Dei,тогда как остальная братия была распределена по уцелевшим орденским монастырям.
Такая же участь постигла и аббатствоCustodesв Ремуте. Бывший настоятель отец Секорим, прежде надеявшийся сделаться архиепископом, с радостью принял пост помощника епископа, принеся обет повиновения Альфреду Вудборнскому. Катан, вообще, сомневался в том, следует ли оставлять Секорима в рядах церковных сановников, однако против него не было никаких особых улик, и его можно было лишь обвинить в скверном выборе союзников, тогда как сам Секорим утверждал, что едва ли можно ему поставить в вину то, что его выделил из всех прочих его бывший начальник, тогда как сам он не сделал ничего, чтобы заслужить подобную честь.
Учитывая то, что сам Секорим сделался епископом, это имело далеко идущие последствия для всегоOrdo Custodum Fidei.Хотя никто не требовал полного уничтожения ордена, однако рыцарям-монахам, принадлежавшим к нему, было велено распустить свои отряды, и эта ветвь ордена была уничтожена окончательно. В преемники Полину епископы избрали нового верховного настоятеля, которым стал отец Марк Конкеннон, и именно на его плечи легла задача перестроить орден, дабы он лучше отвечал своей изначальной цели хранителя веры.
Именно поэтому ордену позволили сохранить свои учебные заведения и семинарии, в частности, продолжалось обучение монахов и мирян вArx Fidei,поскольку, по трезвом размышлении, иерархи церкви по-прежнему усомнились в том, следует ли позволять Дерини принимать священнический сан, несмотря на то, что Эйлини Дермот придерживались на сей счет более радикальных взглядов. И хотя в последующие месяцы и годы многие положения Рамосских законов были отменены, однако Деринине могли становиться священниками в Гвиннеде еще добрых два столетия, даже когда во всех прочих правах их раса была восстановлена.
Точно также и в мирской власти новый регентский совет Гвиннеда взялся наводить в доме порядок. Лорд Эйнсли и его сын Роберт сделались членами совета уже к концу лета. Роберт также женился на своей ненаглядной «Лизель» и тем самым обеспечил незаметное присутствие Дерини при дворе в обозримом будущем. Сэра Фулька Фитц-Артура отозвали из Кассана, где он пребывал в гостях у брата. Он был свидетелем на суде, вынесшем приговор убийцам короля, а затем получил при дворе должность и сопровождал юного владыку на его коронацию, которая состоялась в сентябре месяце. Более никто из наследников бывших советников не остался в столице, однако они не понесли и особого наказания, и земли их не были конфискованы в наказание за преступления, совершенные их отцами, хотя, возможно, куда разумнее было бы обойтись с ними построже.
Юный Оуэн Халдейн взошел на престол в день святого Михаила, в шестую годовщину коронации его отца, когда Райсу-Майклу должно было бы исполниться двадцать два года. Торжества по случаю коронации продлились целую неделю, и подобного пышного празднества столица уже не видела десять лет, с тех самых пор, когда взошел на престол дядя нынешнего владыки, король Алрой. Ни Торент, ни Толан не прислали на торжества своих посланцев, зато десятилетний герцог Кассанский явился вместе с родителями, дабы принести вассальную клятву королю, и этот день положил начало многолетней дружбе вассала и сюзерена, столь прославленной и закончившейся столь трагично…
Ричард Мердок не приехал на коронацию, сославшись на нездоровье, однако почти все прочие наследники бывших королевских советников прибыли, дабы засвидетельствовать свое почтение новому королю и его регентам.
Кроме того, на празднество прибыли большинство оставшихся в живых наследников святого Камбера, хотя никто из них в открытую не заявил о себе, ибо еще слишком сильны были Рамосские законы, и должно было пройти еще не меньше двух столетий, прежде чем столько Дерини разом вновь окажутся в Ремутском соборе.
Почти три месяца спустя после коронации Оуэна, в день святого Стефана – в одиннадцатую годовщину того дня, когда принц Халдейн повел к алтарю свою юную возлюбленную, дабы принести брачные обеты, – вдовствующая королева-мать тайком пришла в Ремутский собор, закутавшись в черный плащ, беременная ребенком, которого ее покойному супругу уже никогда не суждено было увидеть. Поверх вдовьей вуали на ней была та самая серебряная корона, которую Райс-Майкл собственными руками возложил ей на голову в тот далекий день, а в руках она держала венок, сплетенный из ивы и остролиста. С ней в собор пришли лишь ее брат, маленький сын и архиепископ Эйлин. Все вместе они спустились в крипту, где полгода назад упокоилось тело ее мужа в мраморном саркофаге.
– Мама, смотри, теперь у папы тоже есть король! – воскликнул Оуэн, когда они спустились по ступеням.
Микаэла с улыбкой взглянула на сына, а тот со всех ног бросился к саркофагу, на котором теперь красовалось изваяние в человеческий рост, высеченное из теплого алебастра и ярко раскрашенное в геральдические цвета – алый, золотой и черный.
Оуэн за полгода вырос на целую ладонь, и все равно ему пришлось приподняться на цыпочки и запрокинуть голову, чтобы рассмотреть статую получше, пока Катан не поспешил ему на помощь. Мальчик восторженно засмеялся, увидев своего папу-рыцаря, стоявшего прямо у ног изваяния, и он прижал игрушку к себе, удовлетворенно взирая на алебастровое лицо, пожирая глазами корону, складки алой мантии, на груди которой красовался лев Халдейнов, и высеченный из камня меч, неподвижно, но грозно покоившийся под скрещенными руками.
– Он выглядит совсем, как папа, – прошептал Оуэн с сияющими глазами. – Теперь у папы есть настоящий король, как у дедушки Синхила, дяди Джавана и дяди Алроя. Подними меня и к ним тоже, дядя Катан. Я хочу посмотреть, такие ли они красивые, как и у папы.
Кивнув, Катан подхватил малыша и поднес его к изваянию деда, тихонько велев склонить голову и прочитать молитву, пока его мать подошла к могиле мужа, а архиепископ Эйлин тактично отошел в сторонку, дабы оставить ее в одиночестве. Рядом с саркофагом находилась молитвенная скамеечка, и, подойдя ближе, королева опустилась на нее и склонила голову над венком, который сжимала в руке, а затем опустила ладонь на каменную руку мужа.
Сходство было поразительное. Правда, при жизни он никогда не выглядел столь неподвижным и суровым, однако худощавое лицо, обрамленное черными волосами, под державной короной, несомненно, принадлежало Халдейну. В мочке уха сверкала алая с золотом серьга, и скульптор также высек у него на
