внешне человек. Я хотел было сбежать, но меня поймали и вернули, представив главе Латвии как «будущего русского классика».
- Желаю поскорее им стать! - сказал президент и неспешно пошел дальше; охраны с ним было мало.
Тем временем мы отправились пить вино в местное, прямо посередь ярмарки, кафе, в компании с латышами (как русских кровей, освоившихся и обжившихся там, так и нерусских).
Пока я прикладывался к рюмке, в тридцати метрах от нас вновь образовалась знакомая фигура - президент куда-то шел далее, и за ним то ли два, то ли три охранника. И больше никого вокруг. Все сидели за столиками, и никто даже не оборачивался.
Я говорю:
- Вы это. чего вы это так? Вон ваш президент ходит, ау! Что вы тут свои котлеты потребляете? Если б в России шел президент по ярмарке, никто бы не смел есть, и вокруг него уже стояли бы толпы ликующих и обожающих.
- Мы терпеть его не можем, - ответили мне мои спутники. - Президента у нас вообще никто не любит. А чего его любить? Все производство стоит, половина Латвии уехала на заработки в Англию, цены растут втрое каждый сезон, а зарплаты далеко не теми же темпами поднимают.
- Ну так и у нас то же самое! - хотелось заорать мне. - И это ничего не меняет в отношении людей к власти!
Но я ничего не сказал. Только и делал, что зачарованно смотрел на одинокого президента, на которого почти никто не обращал внимания.
- Запад, - думал я. - О, Запад есть Запад. Восток есть Восток. Принял увиденное к сведению и пошел дальше.
Заглянул между прочим в местный музей латышской военной славы.
Слава заключалась в том, что жителей этого, по сути, несчастного побережья поочередно били то немцы, то русские, то совсем какие-нибудь эстонцы, а еще чаще первые, вторые и пятые проходили сюда, чтобы посередь латышских земель сразиться друг с другом, но если кто из местных не успевал спрятаться, резво выскочив из своих деревянных башмаков, - ему однозначно не везло.
Лучше всего латыши воевали в компании с кем-то (ну, про латышских стрелков слышали все).
Так вот, все, что мы краем уха слышали, - все правда. Упрямые, жесткие, честные солдаты. Чего они так долго не могли построить свою государственность, я даже не понимаю, а в музее этого мне никто никак не объяснил. Я только видел гравюры, где изображено, как во времена Ивана Грозного русские ратники расстреливают из арбалетов латышских женщин и детей. А где мужчины-то были?
Вечером мы выступали совместно с латышскими поэтами, которые сочиняют, между тем, стихи на русском языке, правда, без рифм. Ну, и русские сегодня тоже не особенно рифмуют, у нас эпоха верлибра, рифмовать в падлу.
С нашей стороны была без обиняков королева слэ-ма Анна Русс, тут вообще особо ловить было некому, но местные не сдавались, тоже жгли как могли, танцевали, приседали
и немножко подпрыгивали. Смотрелось иногда трогательно, иногда брутально, к тому же латыши вообще красивые люди, особенно красивые у них женщины, таких, помните, как у Довлатова, даже в московском метро не часто встретишь. А там - ничего, ходят себе по улицам, высокие, как температура.
И вот мы в компании с поэтами и с этими женщинами отправились на финальный званый вечер в честь русских писателей. Такие приемы, надо сказать, случались ежедневно, и кормили на них так, как в России не кормят нигде.
- В России фуршеты кончаются, а здесь нет, - философски заметила Анна Русс, и это было чистой правдой. На фуршетах были бессчетные разноцветные рыбы и разномастные грибы, мясо и фрукты, невыносимо разнообразный алкоголь в таких количествах, что мы ни разу не смогли его допить, что поставило под сомнение миф о русских писателях, которые моря переходят, не закусывая.
Но в последний вечер все было вообще за границами здравого смысла.
- Слушайте, вас всегда тут так кормят? - спросил я у латышского поэта.
- Нас вообще здесь никто не кормит, - ответил он мрачно.
- А что ж сейчас происходит такое?
- А русские приехали - иначе и не может быть.
- Здесь что, так страстно любят Россию? - спросил я возбужденно. Поэт посмотрел на меня почти иронично.
- Втайне все считают, что русские - уроды, - ответил он просто. Я помолчал секунду, отчего-то польщенный.
- А зачем тогда кормят?
- Иначе с русскими нельзя.
Надо ли мне говорить, что во мне все заклокотало от великорусской пьяной гордости после его слов? Вот-де мы какие! Ур-ро-оды! Зато нас кормить надо! А если мы бабу попросим? А? Вот эту, за барной стойкой?
Потом я протрезвел, конечно, чего желаю и всем русским вообще.
Я думаю, что поэт несколько преувеличил. У поэта в глазах вообще должны стоять увеличительные стекла, и между стеклами рыбки плескаться.
И мы не уроды, и они - в глазах русских - тоже вовсе нет.
Сами латыши, когда говорят, что Россия вот-вот их захватит (а они говорят - столь же часто, как мы о стабильности), знают, что все это ерунда. Ну, как наша стабильность. И мы, когда, кривясь, что-то пылим по поводу Прибалтики, тоже внутренне давно остыли. Развлекаемся просто, чтоб о самих себе не помнить, а возбуждения при этом никакого.
Оттого что - все, разошлись как в море корабли. Теперь можем ездить друг к другу в гости. Их Сиськин нам не помеха. А если у нас свой Сиськин заведется, то мы ему тоже в морду дадим. И потом накормим гостей. Вовсе не потому, что они уроды. А потому, что нам есть чему у них поучиться и есть чему их научить. Отличное начало для новой жизни.
Ш ЛИ ПОЭТЫ ПО ЭТАПУ, ПО СИБИРИ-МАТУШКЕ
Литераторы все время хотели спать.
Но они не подавали виду и только смотрели на мир мрачно, как положено всякому русскому сочинителю.
Маршрут литературного экспресса «Москва-Владивосток» был разделен на четыре этапа: Москва- Екатеринбург, Екатеринбург-Красноярск, Красноярск-Чита, Чита-Владивосток.
О том, как прошли по этапу иные литераторы, ничего не скажу. Отвечаю только за свой путь. Мы ехали от Красноярска до Читы; дорога заняла, кажется, шесть дней, хотя точно поручиться за это не могу. За месяц специальный прицепной писательский вагон пересек 16 регионов, около сорока писателей провели более двухсот встреч, раздали бессчетное количество автографов, увидели и полюбили свою страну, и страна увидела их; но полюбила ли - это мы когда-нибудь позже узнаем.
До Красноярска мы добрались по воздуху: вылетели из Москвы поздно ночью, приземлились утром, поспать не очень удалось, и вскоре началась стремительная культурная программа.
Нас было немного. Писатель и критик Павел Басинский, из-под очков поблескивали строгие и одновременно лукавые глаза. Наше все Дмитрий Быков.
Дмитрий Новиков из Петрозаводска, большой и наблюдательный. Детские писатели Эдуард Веркин и Сергей Георгиев, держащиеся несколько поодаль от недетских писателей. Прозаик, эссеист Игорь Клех, спокойный и умный. Живые классики Евгений Попов и Леонид Юзефович. И я.
(Должен был наличествовать Веллер, но он заболел.)
Красноярск был чист и свеж, прохладная щекотка забиралась под воротник.
Мы увидели Енисей, Енисей потряс нас. Волга - не река, запальчиво понял я, живущий на Волге. Енисей - вот река.
Мы съездили на родину Виктора Астафьева в Овсянку; не уверен, что строгий старик был бы счастлив видеть всех нас, но что делать - мы пришли и бродили по дворику, где совсем еще недавно жил великий писатель земли русской; и там такой трогательный памятник стоит - где Виктор Петрович с супругою сидят
