ГЛАВА VIII
После волнений, сопровождавших апрельское судилище, наступила реакция. Многие из видных вождей республиканской партии были приговорены к ссылке и к долговременному заключению; суровые преследования заставили отшатнуться от партии всех слабых, трусливых, нерешительных; теоретическая проверка убеждений по казала многим, что они напрасно считали себя республиканцами. Со стороны могло показаться, что партия разбита и рассеяна, но на самом деле деятельность ее затихла на время; втайне шел процесс внутренней, организационной перестройки.
Жорж Санд пришлось от политических волнений перейти к более неприятным волнениям семейной жизни. Ее отношения с мужем становились с каждым годом более и более острыми, а между тем дети ее вступили в такой возраст, когда от них нельзя было скрывать семейные раздоры. К нравственным причинам несогласий примешивались финансовые. Дюдевану надоело жить в Ногане, хозяйство его шло плохо, а между тем ему не хотелось уступить имение жене и довольствоваться пенсией в 7 тысяч франков, которую она обязывалась выплачивать ему. Несколько раз составлял он письменные условия, определявшие их взаимоотношения, и постоянно сам же уничтожал документы. А между тем материальное положение Жорж Санд было незавидным: на те 3 тысячи франков, которые выдавал ей муж, она не могла жить в Париже с дочерью, содержание и воспитание которой требовало значительных расходов; литературный заработок ее был невелик и не мог считаться надежным, а проводить, как она мечтала раньше, несколько месяцев в году в Ногане стало для нее немыслимым при тех мелких оскорблениях и крупных неприятностях, какие она там встречала. Наконец после одной бурной сцены с мужем она решила последовать совету друзей и обратиться в суд с просьбой о разводе. Бракоразводный процесс тянулся около года. Дюдеван и его адвокат забросали грязью имя Жорж Санд, но в конце концов суд вынес приговор в ее пользу: брак был расторгнут, воспитание детей и опека над ними предоставлены ей, поместье Ноган признано ее собственностью. Дюдевану пришлось удовлетвориться тем, что он мог бы получить и без процесса: определенной частью доходов Ногана. Он потребовал права платить из этой части за Мориса, желая, чтобы мальчик непременно продолжал образование в коллегии, и Жорж Санд скрепя сердце согласилась.
Тревоги и неприятности бракоразводного процесса расшатали нервы Жорж Санд; кроме того, ей хотелось удалить детей от сплетен и пересудов, обыкновенно сопровождающих распад семьи, и потому она с удовольствием приняла приглашение одного из своих друзей, знаменитого музыканта Листа, провести лето в Швейцарии. Она отправилась с детьми в Женеву, и оттуда они предпринимали экскурсии в горы и разные живописные места. В Женеве жила в это время графиня Д'Агу (Даниель Стерн), известная писательница и блестящая красавица, близость которой с Листом не составляла ни для кого тайны. Она самым приветливым образом приняла Жорж Санд, и между молодыми женщинами завязалась тесная дружба. По возвращении зимой в Париж Жорж Санд стала постоянной посетительницей салона графини, у которой собиралось блестящее общество литераторов, поэтов, артистов и в особенности музыкантов. Там Жорж Санд познакомилась с Эженом Сю, с Мицкевичем, а также с Шопеном, которому суждено было играть в течение нескольких лет важную роль в ее жизни. Шопену было в то время 28 лет, и он находился в апогее своей славы. Баловень женщин, любимый гость парижских салонов, в которых он царил и как гениальный музыкант, и как веселый, остроумный собеседник, он с первого свидания заинтересовал Жорж Санд, Она заслушивалась его музыкой и восторженно выразила ему свое восхищение. На Шопена романистка произвела сначала не особенно благоприятное впечатление. Черты лица ее показались ему грубыми, фигура — слишком массивною, манеры — слишком резкими; ей не хватало той женственной грации, того изящества, которые он высоко ценил в особах прекрасного пола.
Впрочем, это критическое отношение продолжалось недолго. Уехав на лето в Ноган, Жорж Санд пригласила его туда вместе с графиней Д'Агу и Листом. Шопен принял приглашение, и вскоре страстная любовь сменила его прежнюю антипатию.
Между тем уступка, которую Жорж Санд сделала мужу относительно воспитания сына, послужила для нее источником больших огорчений. Слабый, нервный мальчик никак не мог привыкнуть к жизни в интернате. Он хирел, часто хворал, и, наконец, доктора нашли у него симптомы серьезной сердечной болезни. Встревоженная мать хотела немедленно взять его из коллегии и организовать ему домашнее воспитание. Дюдеван не соглашался на это, считая все это материнским баловством. Только в 1838 году удалось наконец Жорж Санд окончательно устроить свои семейные дела. После смерти матери она получила в свое распоряжение тот капитал, рента с которого шла на содержание Софьи Дюдеван, и могла предложить мужу сразу 50 тысяч франков, за которые он согласился отказаться от всяких притязаний и на воспитание детей, и на часть доходов с Ногана.
Освободившись от «обязательных» отношений с мужем, Жорж Санд окончательно взяла сына из коллегии и решила, чтобы укрепить его здоровье, прожить с ним зиму на Майорке. Здоровье Шопена, всегда очень слабое, расстроилось в последнее время, и доктора советовали ему отдохнуть от парижской жизни где-нибудь на юге. Он воспользовался этим, чтобы отправиться вместе с Жорж Санд. Прожив несколько дней в Пальме, главном городе острова, они поселились в старинном полуразвалившемся монастыре Вальдемоза, в трех комнатах, отделенных от остальных обветшалых помещений темным коридором. Окна их выходили в роскошный цветник, обсаженный апельсинами, лимонами, гранатами, пальмами и кипарисами, а за ним тянулся громадный запущенный монастырский сад. Место было совершенно уединенное, до ближайшего села надобно было пройти несколько миль. Своему пребыванию на острове Жорж Санд посвятила целую книгу под названием «Зима на юге Европы» («Un hiver dans le midi de l'Europe»). В этой книге описывается дикая и живописная природа острова и жизнь маленькой французской колонии. Монастырь со своими массивными стенами, развалинами, длинными коридорами и маленькими кельями представлял весьма мало удобств для цивилизованной жизни, там не было даже необходимой мебели, и Жорж Санд пришлось потратить много остроумия и изобретательности, чтобы придать старым кельям жилой и даже комфортабельный вид. Вместо ковров она разостлала на полу козьи шкуры, дверь задрапировала своею шалью, вместо книжного шкафа употребила древнее готическое кресло и т. п. «Порядочную» прислугу трудно было залучить в эту дикую местность, и Жорж Санд часто приходилось самой готовить обед для всей семьи. Это не тяготило ее: оригинальность и романтичность обстановки так увлекали ее, что ради них она готова была перенести всякие неудобства. Дети также нисколько не жаловались на отсутствие привычного комфорта. Здоровье Мориса быстро поправлялось, и он вполне наслаждался красотами действительно чудной природы, предпринимая длинные прогулки вместе с матерью и сестрою. Даже дурная погода не останавливала их, и часто они возвращались домой вымокшие до костей, но бодрые и оживленные.
Шопен относился совсем иначе к жизни на острове. Сначала он, подобно своей спутнице, был очарован красотою южной природы и романтичною оригинальностью их жилища. Но вскоре, вследствие наступившей дурной погоды, болезнь его обострилась, у него появились признаки чахотки. Жорж Санд созвала лучших врачей острова и окружила больного самым нежным уходом. Острые припадки болезни миновали, но осталась слабость, нервность, подавленное настроение. Отсутствие удобной мебели и простая, неискусно приготовленная пища возмущали его; он не выносил уединения; древнее монастырское здание представлялось ему населенным духами и привидениями умерших монахов; темные коридоры и мрачные залы наполняли его ужасом. «Возвращаясь вместе с детьми с прогулок по развалинам монастыря, — рассказывает Жорж Санд, — я находила его в 10 часов вечера за фортепиано бледным, с блуждающими глазами. Он не сразу узнавал нас, потом делал над собою усилие, чтобы рассмеяться и играл нам те чудные вещи, которые сочинил без нас, или, лучше сказать, выражал в музыке те страшные, раздирающие мысли, которые овладевали им в эти часы уединения, тоски и ужаса». В Майорке Шопен написал свои знаменитые прелюдии, а Жорж Санд начала «Консуэло». Но для литературной работы писательнице оставалось слишком мало времени. Занятия с детьми отнимали у нее несколько часов в день, ей приходилось помогать прислуге в домашних работах, а Шопен не выносил уединения и беспрестанно звал ее к себе. Даже ночью его часто мучили кошмары и тяжелые сны, ей приходилось успокаивать и развлекать его, забывая о собственном отдыхе.
Климат Майорки оказался далеко не из приятных в зимние месяцы. Проливной дождь заливал все
