другие теньмы тоже… Мы все считали за счастье хотя бы издали его увидеть. В нём столько было света и теплоты. Как солнечный лучик. Его не нужно было титуловать Светочем, потому что он на самом деле был светом. Когда губернатор приказывал его охранять, я замирал где-нибудь в углу, старался стать как можно незаметнее. Малг вскоре забывал, что в комнате есть чужой и начинал играть. Для него это было как дышать. Без скрипки он не мог. Я не очень-то в музыке разбирался, но потихоньку выучился понимать даже нотную грамоту. И Малга к себе немного приручил. От нас с Тедди он не шарахался как от чумы. Хотя и не слишком от других теньмов отличал. Но это не его вина, а наша. Нечего было там отличать. Тень, она и есть тень. Но нас с Тедди Малугир не боялся. Единственных среди всех теньмов. Губернатор любил… Точнее думал, что любит литературу Ойкумены. Постоянно заставлял секретарш читать вслух. Сам глаза напрягать не желал. Но и в читаемом не понимал ни уха, ни рыла. Я понял это, когда увидел… случайно, конечно… как читают те, кому нужно не звучание, а содержание слова. В музыке тоже есть содержание. Во всяком случае, в той, которую играл Малг. С тех пор я не могу слышать пустое звучание. Такую музыку вполне можно приравнять к первой из пяти ступеней «лестницы».
Цалерис прикусил костяшки пальцев.
— Так продлилось пять месяцев, с мая по сентябрь. А в октябре у Малугира был конкурс. У нас же — фургон…
И здесь Цалерис рассказал обо всём — от захвата до очной ставки.
— Я никогда не видел лица красивее. Губернатор тоже. Он говорил, что неправильно, когда такая красота достаётся плебею. Это нарушает миропорядок. Но губернатор так и не понял, что настоящая красота лица так же далека от смазливой физиономии как Гард от Ойкумены. И шрамами можно осквернить только физиономию, но не лицо. Лицо осталось прекрасным. Даже омерзительные шрамы не мешали это видеть.
Цалерис замолчал.
— Как его зовут? — спросил командир.
— Не скажу. Не могу слышать его имя от других. Даже от Малга не мог.
— А теперь сможешь?
— Не знаю. Это имя… Для меня оно и проклятие, и благословение одновременно. Конец жизни и её начало. Не будь его, не было бы и этого, — Цалерис тронул погоны. — Но лучше бы я остался тенью, чем получать жизнь такой ценой.
— Тебе бы с ним встретиться, поговорить.
— Мне?!
— А почему нет? Вряд ли он откажет тебе в разговоре. Ты адрес знаешь?
— Знаю, — кивнул Цалерис. — Тот, который был во время следствия. Но гирреанцу не так легко переехать, особенно с такой отметкой о спецнадзоре. Найти его будет не сложно. Только что я могу ему сказать?
— При встрече поймёшь.
— Может быть… Но не сейчас. Сначала я должен увидеть Малга.
— Что у вас произошло?
Цалерис опять прикусил костяшки.
— Глупость и зависть. Стыд, который очень хотелось переложить на кого-то другого. Но в первую очередь глупость. Липкая, тяжёлая, трусливая, пьяная, глупость!
Теперь Цалерис рассказывал коротко, жёстко, словно рапорт сдавал.
— Н-да, — сказал командир. — История.
Цалериса он не осуждал. Хотя и не одобрял. Просто принял всё так, как оно есть, и теперь искал решение проблемы.
— Почему вы со мной возитесь? — спросил Цалерис.
— Я ещё курсантом был… Парню одному не дали с девчонкой попрощаться. Что-то там у них с запланированной свиданкой не совпало, понадобилась увольнительная. Командир курса отказал. Девчонка в истерику, прислала эсэмэску типа «Не любишь, ну и чёрт с тобой, за другого замуж пойду». Парень два дня как пришибленный ходил, всё увольнительную выпрашивал. Командир опять отказал. Тогда парень в самоволку удрать попытался. Командир побега ждал, парня поймали. И в карцер засунули. «Любовный пыл остудить», — как сказал командир. Да ещё и посмеялся. А парень из карцера вышел и в петлю. Я по случайности тогда в подсобку пошёл, успел вытащить дурака. Никто ничего так и не узнал, с девчонкой они поженились. До сих пор вместе, и, похоже, счастливы. Все беды миновали. Только я до конца жизни не забуду, какие у того парня глаза были, когда он из карцера выходил. Даже не мёртвые. Выпитые. Как будто из него душу живую вынули. — Командир немного помолчал. — У тебя такие же были.
— Для меня это не страшно. Я привык быть мёртвым заживо.
Командир поднялся.
— Я экспедиторам позвоню. Подбросят прямиком до Троянска. И обратно заберут. Рейс грузовой, зато быстрый. У тебя есть сутки. Не успеешь дела свои разрешить, значит не судьба. И помоги тебе пресвятой.
Гроссмейстер смотрел на Тулниалу из окна тридцать седьмого этажа гостиницы.
Так стоять у окна он мог часами. Размышлял или прятался от дум в созерцании? Никто не знает…
Командоры молчали, не осмеливаясь нарушить медитацию гроссмейстера.
— Авдей Северцев не Избранный, — сказал Даайрид. — И не Погибельник. Он гораздо хуже. Авдей Северцев — самовольщик!
Командоры смотрели непонимающе.
— Что это значит? — отважилась спросить командор Севера.
Гроссмейстер вздохнул и сказал, не отрывая взгляда от окна:
— Избранный следует предначертаниями Судьбы и обретает благо для себя и других. Погибельник противоборствует данному судьбой предназначению и приносит крушение как для себя, так и для других. А самовольщик делает то, что считает нужным для себя и для других, не обращая ни малейшего внимания на веления Судьбы. Он просто не замечает ни её предначертаний, ни предназначений, потому что у того мира, который творит самовольщик, совершенно иная судьба. Та, которую он ей предназначит.
— Вы равняете Авдея с богом.
— Нисколько, — качнул головой гроссмейстер. — Богов творят люди, чтобы было чем защищаться от своего страха перед миром. А самовольщик творит мир.
— Не слишком ли претенциозно? — ядовито спросил командор Запада.
— Ничуть. Вот один из примеров. Авдей помогает беженцу с большой земли обустроиться в Гирреане, показывает как много жизни и радости в мёртвой пр
— И таких изменений множество, — тихо сказала командор Юга. — В частности, ни один из тех, кто хотя бы мимолётно соприкоснулся с Авдеем, уже никогда не назовёт увечников источником скверны. Ведь Авдей омерзителен. На него тошнотворно смотреть. Но кто замечал обожженное лицо и покорёженную руку за его словами и свершениями?
— Авдей уничтожит предопределение, — сказал командор Запада. — И тогда миром будет управлять поток случайностей.
— А значит мы управлять миром не сможем никогда, — понял командор Востока. — И ареопаг этого тоже не сможет. Мир окажется предоставлен сам себе.
