номерам. А здесь — имя, да ещё в очень личной, дружеской форме.
Но теньмы друзьями быть не могут. Недопустимо растрачивать себя на посторонних. Вся преданность, все помыслы и чувства теньма должны безраздельно принадлежать Светочу. Иначе это будет уже не теньм, а самый обыкновенный людь, каких миллиарды. «Аллуйган недостоин высокой судьбы теньма, — зло подумал Клемент. — Жалкий никчёмный бездарь. Его сегодня же вышвырнут из лицея как мусор».
А сердце терзала тоска.
Нет, к чёрту всё! Надо делом заниматься, а не тратить драгоценное время на размышления о ничтожном тупице, позоре их касты.
Клемент подошёл к столу и замер, так и не прикоснувшись к селектору. Он не понимал, что происходит и что ему, теньму императора номер четырнадцать, теперь делать.
Вокруг Северцева закручивался тугой вихрь совершенно немыслимых событий и поступков, — как его, так и чужих. Клемент не мог их истолковать, и не знал, как будет докладывать о них императору.
Но ещё непонятней были собственные чувства и поступки. Почему он так разъярился на бестолкового до ничтожности мозгляка Аллуйгана? И почему гнев был так густо замешан на зависти пополам со стыдом? Чем его пугает встреча с Джолли? Ответов Клемент не знал. И до тёмной дрожи боялся узнать.
Клемент нажал на клавишу селектора.
— Всех оставшихся на очную ставку, — приказал дежурному.
— Без допроса, предвозвестник?
— Без, — ответил Клемент.
Через кабинет во вторую комнату провели Северцева, Джолли и ещё какого-то людя.
— Кто он? — спросил Клемент дежурного.
— Приехал сегодня из Гирреанской пустоши. Вот паспорт.
Лицо у науриса знакомое, лет семь назад Клемент нередко видел его. «Опальник? Или отставной слуга? По манере держаться сразу виден бунтовщик, но кем он был раньше? Как попал ко двору?»
Паспортное имя гирреанца ничего Клементу не говорило, но паспорт мог быть и фальшивым. На самом деле этого людя зовут совсем иначе.
Клемент вошёл в кабинет очных ставок, жестом отменил поклоны. Хотя гирреанцы, даже бывший придворный Джолли, требованиям Высокого этикета следовать и не собирались.
Пресвятой Лаоран, какое у Северцева теперь стало лицо! Левую сторону покрывают глубокие грубые шрамы. Уголок рта приподнят, краешек глаза тоже, отчего появилась пугающая дьявольская раскосость и саркастическая ухмылка. В точности так на древних фресках рисовали нечистую силу. А правая сторона по-прежнему ангельски прекрасна. Разительный, невозможный контраст, от которого сжимается сердце. И чёткая, математически ровная линия раздела — точно по центру. Совершеннейшая красота и жесточайшее уродство, лики света и тьмы сливаются в непредставимое и непостижимое единство. На Северцева невыносимо смотреть и невозможно отвернуться.
Усилием воли Клемент заставил себя отвести взгляд, сел в кресло и сказал следователю:
— Начинайте очную ставку.
— Поскольку я потерпевший, — опередил следователя Северцев, — то решающими будут мои показания.
И голос у него теперь другой. Он по-прежнему звенящ и гибок будто плеск горной реки, но в нём появилась острая и жесткая хрипотца, — связки тоже искалечены, навечно сорваны криком. Странный получился голос: ни забыть, ни слушать его невозможно.
— Говорите, — разрешил следователь.
— Никто из присутствующих здесь лиц в том фургоне не был.
— Однако Цалерис Аллуйган и Теодор Пиллас признались в совершении преступления.
— Самооговор — не преступление, — возразил Северцев. — В фургоне были другие люди. Трое, два исполнителя и один заказчик. Но это не Цалерис Аллуйган, не Теодор Пиллас и не Ланмаур Шанвериг. Преступники довольно сильно похожи на них внешне, но это совершенно другие люди.
— Зачем бы двум вполне успешным молодым даарнам себя оговаривать?
— Ради преданности своему хозяину. Чтобы надёжнее отвести от него ложные обвинения.
— Так вы настаиваете на непричастности Ланмаура Шанверига и его теньмов к нападению на вас? — уточнил следователь.
— Да, — твёрдо сказал Северцев. — Настаиваю.
— А почему тогда Теодор Пиллас покончил с собой?
— Что? — испуганно переспросил Малугир. — Как «покончил с собой»?! Вы хотите сказать, что он совершил самоубийство?
— Именно, — ответил следователь.
— Он оставил предсмертную записку?
— Нет.
Малугир отвернулся, прикрыл лицо рукой так, словно прятался от удара.
— Мне говорили, что Пиллас вернулся в лицей… А на самом деле… Теперь ещё и смерть. Ведь на самом деле это убийство. Закон империи говорит, что тот, кто довёл людя до суицида, точно такой же убийца, как и тот, кто стрелял из бластера или добавлял в пищу яд.
— Господин! — шагнул к нему Аллуйган. — Но вы-то здесь не при чём! Вы не виноваты в смерти Тедди! И ни в чём другом не виноваты.
Джолли быстро глянул на старшего Шанверига, на молодого, на Аллуйгана и опустил взгляд.
— Я не знаю, — прошептал он. — Не знаю…
Ланмаур смотрел на внука с непониманием. Наследник вёл себя совсем не так, как ждал губернатор. А если он сотворит с собой то же, что и этот никчёмный недородок Пиллас? Сердце сжало холодом и страхом. Прокляни пресвятой следователя за его болтливый язык! И предвозвестник… Что он скажет о столь недостойном поведении наследника знатного рода? Как выходка взбалмошного мальчишки отразится на губернаторской карьере?
Но предвозвестника такие мелочи не интересовали. Он пристально разглядывал гирреанца, который сопровождал Северцева.
«Кто же он такой, — пытался вспомнить Клемент, — как его зовут на самом деле? И почему так бесстрастен? Будто изваяние… Почему он ждёт, что скажет Северцев? Ведь Скользкий назначил его опекуном своего сына, значит право решения принадлежит только гирреанцу. Но он почему-то предоставил решать всё этому сопляку».
Северцев молчал, смотрел в пол.
— Авдей? — спросил гирреанец.
— Я не знаю, — медленно, с усилием ответил Северцев. — Я даже предположить не могу, что заставило Пилласа так с собой поступить. Об этом надо спрашивать его друзей и наставников. Причин может быть множество — девушка бросила, в казино проигрался или в табели успеваемости низкие оценки выходили. Последнее обстоятельство честолюбивому студенту нередко воображается непоправимо серьёзной бедой. Однако как бы то ни было, но с моим делом это трагичное происшествие никак не связано. — Северцев тяжело перевёл дыхание и добавил: — Не надо было ему так делать. Ведь смерть не способна ничего исправить. Она только всё губит. Пиллас мог из тени стать людем. А теперь навечно останется никем и ничем. Нельзя так с собой поступать. Нет. От его смерти стало ещё хуже.
— Господин… — пролепетал Аллуйган. Горло ему перехватило. — Господин…
Северцев кивнул ему, посмотрел на следователя и сказал твёрдо:
— Теодор Пиллас, Цалерис Аллуйган и Ланмаур Шанвериг к нападению на меня не причастны. Никого из них не было в том фургоне.
Малугир резко повернулся к Северцеву, всмотрелся в лицо.
— Нет, — качнул головой Малугир, — одних слов будет мало.
Он неловко, дрожащими руками расстегнул воротник рубашки и снял с шеи белую шёлковую ленту с небольшой золотой звездой в двойном кольце. На кончике каждого луча сверкал крошечный, но очень яркий бриллиант, а кольца усыпаны маленькими сапфирами.
— Ты на золото и камни не смотри, — сказал Северцеву Малугир. — Это лишь для видимости, для
