доказательство. Но видимо, следовательское чутье бессовестно его подводило.
Кроме того дело о раскрытии нападения на Николая Соболева тоже не трогалось с места: у Ивана просто времени на него не хватало. Он неоднократано собирался хотя бы почитать показания потерпевшего, с горем пополам взятые Миндией, однако так ничего и не сделал.
Снедаемый этими соображениями, Федорчук пытался позвонить Машуне: она исчезла в неизвестном направлении еще с самого утра, и это тоже было нехорошо и неправильно. Видит Бог, Иван очень старался быть современным и лояльным мужчиной, признающим за слабым полом права на самоопределение, но древние инстинкты были могучей, и они требовали, чтобы он знал все: где его любимая, с кем и по какому-такому стечению обстоятельств.
… Машуня позвонила ему уже вечером.
— Федорчук! — радостно позвала она. — Как руководитель нашего романа требую твоего прибытия на свидание в семь вечера под памятник Минина. Форма одежды караульная. Выражение лица принципиально радостное.
— Маша! — воскликнул Иван, но она не дала ему договорить.
— Мне сейчас некогда, я звоню по чужому сотовому, так что пока.
От того, что она все-таки не забыла о его существовании, у Федорчука несколько потеплело на сердце. Он сложил в ящик стола пухлую папку с уголовным делом и потянулся. Мозгам надо было на что-то переключиться, чтобы завтра со свежими силами вновь взяться за штурм чужих преступных замыслов.
В этот момент в дверь осторожно постучали, и в кабинет вошел Миндия с печатью скорби на изможденном лице.
Такие вещи пугали Федорчука.
— Что-то случилось? — мгновенно напрягшись, спросил он.
Но горский князь лишь помотал нестриженой башкой.
— Нэт, шэф, всо нормална. Я вот вам опыс вэщдоков прынес.
Иван благодарно кивнул и сунул бумаги под стекло.
— А что же ты такой расстроенный? — на всякий случай осведомился он. Все-таки мало ли чего бывает у людей?
Миндия трагично шмыгнул носом.
— Шэф, у мэна родылса ещо адын сын!
— Ба! Поздравляю! — протянул ему руку Федорчук.
— Спасиба, — с бедой в глазах отозвался Миндия. — Эта уже третый… Шэф, а пайдемтэ са мной водку пить?
— Э-э… Мне к Маше надо зайти, — попытался оправдаться Федорчук.
Гегемоншвили сочувственно посмотрел на свое руководство.
— Толка обязатэлно скажитэ ей заранэе, что ваша бабушка была сумасшедшая! — посоветовал он.
— Чего?! — обиделся Иван. — Чего ты несешь-то? Она была нормальной старушкой!
— Эта нэ важна! Проста эсли вы так скажитэ, то Марыя нэ будет вас зват жэниться!
— Естественно! Зачем же тогда врать?
— Вы нэ понымаете! — страстно вокликнул Миндия. — Нужна как бы мэжду прочим сдэлать тонкый намек, что ваша бабушка считала сэбя… ну, напрымэр, царыцей полэй кукурузой. Умная дэвушка сама поймет, что дэтэй от вас рожат нэ надо!
— Как это не надо?! — разгорячился Федорчук.
— Как-как? В цэлях экономыи, — объяснил Гегемоншвили. — А то вам алымэнты прыдетса платыть. Нэ повторяйтэ моих ашибок!
— Ну, Миндия… Ну ты… — Федорчук даже рукой махнул, не сумев подобрать нужного слова. — Я пошел, в общем! Кабинет запрешь, ключ на вахту, понял?
Гегемоншвили кивнул. Он еще раз убедился, что его начальник — само благородство. Это качество его безмерно восхищало, но самому становиться благородным Миндии не хотелось. У него и так было мало денег.
Машуня ожесточенно собиралась на свидание. Все ее вещи были выкинуты из шкафа и разбросаны по письменному столу, стулу и дивану. Сама же она старательно в них копошилась, прикладывая к груди то одну одежку, то другую, страдала и бестолково торопилась.
— Дочь, — позвала ее мама, возникнув на пороге Машуниной комнаты, — ты почему мне ничего не рассказываешь?
Та подняла голову. Ее несколько насторожили заискивающие нотки в голосе мамы. Это было на нее не похоже. И на всякий случай Машуня приготовилась к отпору.
— Нечего рассказывать, вот и не рассказываю, — пробурчала она, напяливая супер-парадные и дорогие колготки.
Но мама и не подумала поверить ей и, хитренько прищурившись, спросила:
— Как это нечего? А как же твой Федорчук? Я знаю, вы с ним встречаетесь…
— Нет у меня никакого Федорчука! — нещадно отозвалась Машуня. — Ты все выдумываешь!
Мама обиженно засопела. Из-под батареи раздавалось более громкое и упрямое сопение. Это Геракл отгрызал заднюю часть туловища у резинового попугая Кеши.
— Нет Федорчука, а сама кофту новую одеваешь, — отметила мама. — И юбку короткую… Вот не пущу тебя никуда, будешь знать!
Машуня критически посмотрела на нее.
— Ну как ты меня можешь не пустить? В туалете запрешь?
— А чего ты от меня все скрываешь?
Маму было жалко. Машуне самой бы не понравилось, если бы ее дочка ничего ей не рассказывала. Но долголетняя укоренившаяся привычка не волновать родителей брала свое.
Оправив перед зеркалом наряд, Машуня подошла к маме и чмокнула ее в щеку.
— Переживаешь?
Та обняла ее.
— Конечно, переживаю! Собралась куда-то на ночь глядя… Опять ночевать останешься?
Машуня ничего не ответила, чтобы не затрагивать больную тему.
— Это вы зря! — сокрушенно вздохнула мама. — Федорчук, конечно, очень хороший человек… Но спать до свадьбы — это стыдобища!
Машуня про себя удивилась, откуда мама вообще знает такие подробности, а вслух сказала:
— Раз Федорчук — хороший человек, то спать с ним не стыдно, а очень почетно!
— Ох, лучше бы женились скорей!
Сначала было крутое гуляние под луной по улицам родного города, потом Машуня и хороший человек Федорчук долго сидели на скамейке в парке и безумно целовались, потом он рассказывал какие-то несущественные истории, которые казались ей самыми интересными на свете… Ее реплики и тихий смех уверяли Ивана в том, что он классный, и что Машуня еще классней.
— Пошли ко мне? — осторожно предложил Федорчук, когда на улице окончательно похолодало. Расставаться ему совершенно не хотелось.
Машуня вспомнила случай с Фисой и невольно улыбнулась.
— А как же твой котище?
— После травмы кактусом он больше не орет.
— Тогда пошли. Правда, я тогда к тебе пристану и мне плевать на всех старушек мира.
Федорчук хитренько посмотрел на нее.
— Я все предусмотрел.
— Как это? — крайне заинтересовалась Машуня.
На столе горела лампа, освещая макет места преступления, Фиса сидел на батарее и безучастным взором оглядывал действительность, а Федорчук, крайне гордый своей выдумкой, вручил Машуне свежий
