— Ну и? — прошептал Федорчук, у которого сразу заблестели глаза.
— Погоди, все по порядку… Во-первых, она сказала, что инфаркт ее мужа был специально спровоцирован. Когда-то, лет пятнадцать назад Желтков работал директором нашего машзавода. Но он стал мешать кому-то из обкомовских бонз, и на него натравили партийный контроль. Знаешь, были такие «радетели за правду», которые по приказу свыше начинали собирать компромат на кого-нибудь, а потом топили человека с головкой… Так вот эти товарищи сфабриковали дело о том, что Желтков совратил собственную дочь, которая после этого утопилась.
— О, господи! — воскликнул пораженный Иван. — Неужели правда?
— Да нет! Ничего такого на самом деле не было! Девочка утонула в результате обыкновенного несчастного случая в доме отдыха. Но кому чего докажешь, если слухи уже поползли? Желтков тогда попал в больницу с первым инфарктом.
— И на заседании правления «Полет-банка» Поленов вспомнил эту историю? — догадался Федорчук.
— Точно! Но дело-то в том, что сам Вовочка не мог знать о ней: когда развернулась компания против Желткова — директора машзавода, ему было лет двенадцать. И я подумала, что Поленова должен был кто-то навести на эту мысль. И знаешь, что я раскопала?
— Ну?!
— Мадам Желткова знала не только о шашнях супруга с Оксаной Бурцевой, ей было известно еще кое-что. Перед смертью муж сказал ей, что именно она подставила его перед новым владельцем банка. Все вроде бы сходится: Желтков подписывает сфабрикованные ею кредитные договоры, а она отправляет его на тот свет, чтобы взятки были гладки… Но тут как раз и начинается вся история! После смерти мужа Желткова пыталась обращаться в прокуратуру, дабы засудить Бурцеву и Поленова, но ее заявление даже не приняли. В Уголовном кодексе нет статьи «Доведение до смерти». Тогда она стала искать сама… Узнавала о них все, что только можно, подняла старые архивы… И знаешь, что выяснилось? Оксана Геннадьевна Бурцева, в девичестве Агафонова, является дочкой некого Геннадия Африкановича, который до пенсии работал главой нашего местного партийного контроля. Того самого, что помог отойти Желткову от дел на машзаводе.
Произнеся все это, Машуня с гордостью посмотрела на Федорчука. Сказать, что эффект был громовой, значит, ничего не сказать.
— Так значит, все это дело затеял поганый старикашка Африканыч?! только и смог проговорить он.
— Именно! С помощью своего талантливого потомства, разумеется. Когда Поленов стал подгребать под себя «Полет-банк», Африканыч вспомнил, как когда-то давно продал ему разбитый Манлихер. И тут шарики в его головешке завертелись, и он придумал хитренький план, как схапать тринадцать миллионов полновесных российских рубликов. Доченька и внученька разлеглись по койкам нужных бизнесменов, все враги были либо благополучно доведены до инфаркта, либо посажены — по крайней мере, за незаконное хранение оружия), либо застрелены… Помнится, Нонна как-то хвасталась мне, что у нее есть дедушка — специалист по черной магии и сглазу. Вот эта магия и проявилась во всей красе.
— Постой, так ты говорила, что договоры с подписью Желткова законны, и причины убивать Стаса не было! — не выдержал Федорчук.
— А вот это последний акт нашей пьески! — захохотала Машуня. — Я нашла, за что его застрелили! За то, что он догадался отправить все четыре кредитных договора на графологическую экспертизу! И ему пришел ответик: подпись-то Желткова на них поддельная! Во как!
— Откуда ты узнала? — окончательно изумившись, проговорил Иван.
— Понимаешь, у Кольки и Стаса не было своего почтового ящика: его давно дети сожгли, и всю корреспонденцию почтальон кидал к соседям. Колька решил сходить к ним и забрать все, что накопилось почти за целый месяц. Среди газеток и платежек он обнаружил официальное письмо из бюро графологических экспертиз…
— И позвонил тебе? — ревниво осведомился Федорчук.
Машуня кивнула.
— Ага. И я подумала, что Стас рассказал Бурцевой про запрос насчет подписей Желткова, и тем самым приговорил себя. Скорее всего, это она и поставила свой автограф на договорчиках.
— Маш, — с чувством произнес Федорчук, — может, тебе в следователи лучше пойти? Бросай ты на фиг свою адвокатуру!
— Не брошу! — отозвалась чрезвычайно польщенная Машуня. — Там можно денег заработать. Я лучше буду просто так тебе помогать. А Колька…
— Что «Колька»?! — сразу забеспокоился Иван.
— Когда я к нему пришла, у него девушка сидела. И стрижка у нее — как у меня!
Рядом с крыльцом музея Революции установили дорожный щит, на котором большими буквами было написано: «С днем согласия и примирения!» Наступили сумерки, и в свете фонарей стало видно, как летят к земле крупные снежинки. Мимо неслись машины, на перекрестке мигал светофор, а в это время неприметные граждане в штатском оперативно перекрывали все входы и выходы из здания. Они ждали команды Федорчука, чтобы арестовать одного очень опасного преступника.
Сам Иван вместе с Машуней стояли у окна зала революционной славы и потихонечку заглядывали внутрь.
В музее царили радость и оживление. Там явно готовились к празднику: на раздобытых Бог весть где столах вкусно пахла парадная домашняя снедь, все углы были украшены кумачом и красными гвоздиками, а по самому музею шарахались многочисленные пенсионеры, пришедшие сюда отмечать День Седьмого Ноября — Красный День Календаря.
Среди них была и баба Нюра: она активно руководила раскладыванием винегрета. И лишь из-за нее Иван откладывал начало операции по аресту Африканыча. Машуня тоже была с ним согласна:
— Давай, мы потом этого старичка-паучка сцапаем! — потянувшись к Федорчуковскому уху, прошептала она. — Пусть уж пенсионеры сначала попразднуют. У них и так мало радости в жизни.
Форточка была раскрыта, и им было слышно, как председатель парт-ячейки, а также недобитый буржуй Африканыч громогласно командовал торжеством:
— К столу, товарищи, к столу!
Стулья задвигались, радостные голоса оживились.
— А во главу, то есть в президиум, мы попросим сесть наших старейших членов партии! — хлопотал директор музея. — Товарищ Синицына, товарищ Гонцова, товарищ Швахер, товарищ Непойко! Проходите все сюда!
Машуня оглянулась на Федорчука.
— А вот, кажется, и учредители наших призрачных фирм пожаловали! Им ведь что партия прикажет, то они и подпишут. Даже смотреть не будут. А Африканыч им наверняка напел, что он собирал подписи протеста против какой-нибудь империалистической клеветы.
Федорчук кивнул.
— Наверняка. Ну что, Мария, с днем тебя согласия и примирения! Лови последние моменты тишины и покоя: через некоторое время здесь будет происходить самое большое раскулачивание века!
— Пусть происходит! — отозвалась Машуня, чмокнув его в щеку. — А пока мы будем соглашаться и мириться!
г. Нижний Новгород
2000 г.
Примечания