— Я не верю, что даже если ты высадишь меня куда-то, то не будешь за мной следить. Ты. Или ещё кто-то.
— Это твои проблемы.
— Ты всерьёз решила, что я буду сражаться рядом с вами?!
— Шанс был. Не потому что ты за нас, а потому что против того, что тебя сломало.
— Ничего меня не ломало, — ответил он машинально.
— Тем радостней будет твоя жизнь на воле.
— Воле? Да что ты понимаешь про волю? Нет её! Нет.
— Я и так только и делаю, что веду философские споры. Вот уже несколько часов. Я к этому не привыкла. Тебя высаживать или нет? О свободе воли ты сможешь подумать на этой самой воле.
— Ты что, действительно не понимаешь? — упавшим голосом спросил он.
— Что именно? Объясни.
— Я не могу уйти.
— Ты только что хотел.
— Хотеть и мочь — разные вещи, до тебя это доходит?!.. — он развернулся, стиснул зубы, сжал кулаки. — Я хочу уйти. И никого из вас больше не видеть. Но я — не могу — жить — сам. Пока, по крайней мере. Я попал на этот корабль не через дверь и не на стоянке. Я вылетел через Великую Силу… я труп. Здесь. Давно. Если я останусь один. Велик шанс быть втянутым. Раствориться. Обратно. Ты что-то сделала, — голос звучал отрывисто и глухо. — Сначала притянула. Вы. Все. Притянули. Теперь образовала дыру. Мне кажется. Только рядом с тобой. С вами. Мне пока… не грозит. Я не хочу. Обратно.
На него смотрели тёмные глаза.
— Какой же ты нейтрал? — сказала Рина. — Ты только что озвучил, на чьей ты стороне. На стороне тех, кто против Силы. И обозначил, кто тебя сломал. Те, кто ей служит. Видишь, как просто.
Он молчал. Она не торопила, поглядывая то на голографическую страницу звёздного неба, то в пустую темь экрана.
— Ненавижу, — сказал он тихо.
— Что?
— Зависимость от тех, кого я ненавижу.
— Да?
— Если я не буду с вами, то растворюсь в Силе. Я ненавижу — вас.
— Нас или Силу?
— Вас. А Сила… безлична. И… опасна. Она… растворяет. Это не ненависть. И даже не страх. Это… нутряной ужас. Что ты об этом знаешь, ситиха!..
— Ну, может, узнаю. А что касается ненависти — так это не важно. Если бы каждый отряд объединяла пылкая и неистовая любовь… Это была б групповуха.
Рина потянулась.
— К планете Эдьгир мы выходим через три стандартных часа, — добавила она обыденным тоном. — Готовься, рыцарь. Там будут все. В конечном счёте. Говорят, — она улыбнулась, — что это удивительно щедрая планета. Почти курорт.
— Хорошо, — сказал он. — Ладно.
Повернулся спиной. Аккуратно вышел. Кажется… всё получилось.
ПРОМЕЖУТОК МЕЖДУ КАРТИНАМИ
Я — это я
Лорд Вейдер
Отстегнуть крепления от маски. Осторожно снять маску и шлем. Неторопливо стянуть перчатку с руки. С той, что осталась своей. Что бы там ни плели легенды и анекдоты. Сжать и разжать пальцы. Взглянуть на ладонь. Тонкая сетка линий и складок. Жёсткая кожа. Рука взрослого человека. Сколько, всё- таки, с ним.
Прослужила.
А потом поднять голову и посмотреть в серебристость стекла. И проверить то, что ощущал без проверки. Ну, здравствуй. Вейдер, Дарт. Я. Сам. Как, однако, бывает. Как разительно, буквально за несколько часов, меняется лицо. Даже не вглядываться. Взглянуть. Просто.
Изменения заметны.
И что испытать по этому поводу? Радость? Бешенство? Боль?
Столько лет держать в узде разваливающуюся плоть. Не самому. Сам так и не научился. Не получилось. Не смог. Выползти из-под грани смерти, чтобы вести жизнь ожившего трупа. Забавно. Хороший термин. Точный. Плоть расползалась без внешней поддержки. Он никогда раньше об этом не думал. Ассоциации не для вдумчивых ночей. Понять — жить с этим. Но какой иной термин подходит для тела, в котором необходимо поддерживать должный процент образования новых клеток — извне?
Избранный. От Великой Силы.
Весело. Учитель обрисовал положение дел со скрупулёзной точностью. Учитель знал, что делал. Когда прошёл первый приступ бессильного бешенства, включилось упрямство. Цель: преодолеть.
Назло всему миру. И самому себе назло.
Именно тогда, когда стало окончательно ясно, что, не смотря на все усилия медицины и форсы, его организм не в состоянии самостоятельно функционировать, и лучше не будет, его гордость выбрала: жить. С помощью императора, как аппарата Силы. С костылём медицинской камеры в каждой резиденции, на каждом корабле. Тем не менее, он завоевал галактику. Стал символом империи. Учил форсьюзеров. Выпустил учеников. Был правой рукой императора без скидок на болезнь. И гордость его удовлетворилась тем, что привязанность императора основывалась не на сентиментальном чувстве. Он был ему необходим. Второго такого соратника — не найти. Соратника, собеседника, друга.
Всё не то.
Оплатить в полной мере возможность дышать. Чтобы ни капля силы императора не пропала даром. Но всё-таки, двадцать пять лет, на искусственном аппарате. Устал. Он, который знал: он сильнейший в галактике. Вдруг. Оказаться перед фактом непрошибаемого потолка. Того, что согнул и поставил на обрубленные колени.
Потому и произошёл срыв. Результат накопленной усталости, стимулированный внешним раздражителем в виде замаячившего сына. Это было всего-то — попыткой сбросить усталость. Отвлечься. Нашёл себе паллиатив. Как будто можно было что-то изменить.
Проблема осталась всё та же, и никуда не исчезла. Невозможность. Тупая невозможность. Физическая. Никакой сын не поможет. Надо справляться самому. С тем, что с ним происходит. С мыслью о неизлечимости болезни. С мыслью о том, что с болезнью надо жить. Не смиряться, продолжать искать выход, именно выход, не отвлечение на что-то. Понял, разобрался, расставил приоритеты. Осознал, что ему нужен мир, в котором правят такие, как он и император. А не такие, как сын. Понял, что делать дальше. И сделал то, что наметил.
И. Вдруг.
Когда уже мысли не было. Когда вдруг, изо всех щелей, попёрла какая-то пена и мразь, когда нечто
